Легенды старого Петербурга (сборник)
Шрифт:
Самоедский князь жил постоянно в Петербурге и получал не малое по петровским временам жалованье — по десяти рублей в месяц при готовом столе и, что особенно характерно для «бахусоподражательных» петровских времен, казенных напитках.
Подданные самоедского князя жили в своих юртах на пустынном, поросшем лесом Петровском острове. На этом острове был маленький дворец или увеселительный домик, богато изукрашенный внутри павлиньими перьями.
За этим домиком, в глубине леса, жил смотритель и была устроена царская молочная ферма, дававшая, по словам современника, «лучшее в целой области молоко». За коровами присматривали
Близ домика надзирателя жили в своих юртах семеро самоедов.
Проживший несколько лет в Петербурге при Петре и оставивший любопытные записки брауншвейг-люнебургский резидент Фридрих Вебер в приятной компании посетил в лето 1714 г. самоедов, которые удивленно глазели на гостей.
Один из них долго стоял, заложив руки под мышки и меланхолично потряхивая головой, но когда к компании любопытных подошла бывшая с ними барышня, самоед повеселел, начал смеяться, слазил за чем-то в юрту, снова вылез оттуда и, спугнув оленей, подвел их за рога к зрителям, галантно предлагая даме сесть на оленьи шкуры.
Затем приехал домой из Петербурга смотритель, очень любезно встретивший гостей, но жестоко обходившийся с самоедами, особенно с одним из них, которого он приказал «почаще бить батогами» за буйный нрав.
Про этого самоеда смотритель рассказал Веберу вещь очень диковинную: когда смотритель отсутствовал, этот самоед напал на людей, приехавших осмотреть остров, «изгрыз им уши и лица (!) и вообще ужасно зло и свирепо их принял».
За такие «людоедские поступки» самоед был жестоко бит батогами и до того остервенился, что, по рассказам смотрителя, «вырвал зубами кусок собственного мяса из своей руки»!
Однако этот на самом деле «самоед» умел говорить по-русски и служил переводчиком для товарищей при их беседах с Вебером.
«Господина резидента», по-видимому, очень удивили рассказы самоедов про их жизнь и общественное устройство.
Недовольный — и, как кажется, совершенно справедливо — самоед-переводчик говорил с досадой, но, уходя, сказал сопровождавшей Вебера даме комплимент, утверждая, что «женщины в его земле такие же красавицы, как и она».
Нечего и говорить, конечно, что самоеды привлекали внимание не только иностранцев, но и всех вообще петербургских обывателей, избалованных при Петре всевозможными зрелищами.
Зимою 1714 г. самоедский князь умер. Его отпевали и похоронили в католической церкви.
В хранящемся в Государственном Архиве собрании всевозможных документов, относящихся к Петру Великому («Кабинет Петра Великого»), имеются письма самоедского князя, касающиеся устройства различных увеселений и праздников, в том числе свадьбы «князь-папы».
Преемником умершего самоедского князя был известный шут Петра — португалец Лакоста, «титулярный граф и церемониймейстер увеселений», как именует его тот же Вебер.
Между прочим, этот самоедский князь во время маскарада по случаю свадьбы «князь-папы» П. И. Бутурлина [102] с большим искусством разыгрывал роль медведя.
ПЕТЕРБУРГСКОЕ «ПИАНСТВО»
Члены учрежденного Петром ради шутки «всешутейшаго и всепьяннейшаго собора» примерно служили Бахусу, и веселые праздники, сопровождавшиеся поистине гомерическим «пианством», бывали в Петербурге при Петре очень часто.
«Птенцы гнезда Петрова» от постоянного и долгого «бахусоподражания» были достаточно закалены уже и привычны к капризам Петра, но приезжие иностранцы прямо боялись царских пирушек, а особенно знаменитого кубка «Великого орла», преклонявшего к трону Бахуса даже очень стойких «пианиц».
102
…«князь-папы» П. И. Бутурлина… — Имеется в виду Бутурлин Петр Иванович (ум. в 1724 г.), возглавлявший собрания «Всепьянейшего собора», за что и получил титул «князь-папы».
В декабре 1709 г. в Петербург явился посол короля датского — морской командор Юст Юль — и сразу попал на «бахусоподражание».
За две версты от Петербурга несчастный датчанин провалился на Неве в полынью со своим возком и еле-еле избежал смерти. Обмерзший от зимнего купанья, он приехал в дом адмирала Крюйса, где ему была отведена квартира, наскоро переоделся и поехал представиться его царскому величеству, который с «изрядною компанией» обедал у генерал-адмирала Апраксина по случаю дня рождения «Саши Герценскинда» (Меншикова).
Войдя в застольную, Юст Юль был поражен страшным криком и шумом царских шутов, увеселявших общество. «Шуты орали и отпускали много грубых шуток, каковым в других странах не пришлось бы быть свидетелем не только в присутствии самодержавного государя, но даже на самых простонародных собраниях», — пишет изумленный посол.
Царь сидел за одним столом со всеми и ел, как и все, деревянною ложкой. При здравицах гремели пушечные салюты, сопровождавшие и тост Петра за здоровье датского короля Фредерика IV. К досаде Юля, шуты помешали ему своим криком сосчитать число выстрелов.
После обеда Юль, беспокоившийся о судьбе своих бумаг, провалившихся вместе с ним под лед и намокших, долго упрашивал Петра отпустить его домой.
— Но там, ваше величество, моя верительная грамота и многие важнейшие документы…
— На что мне грамота? — возражал царь. — О твоем назначении от самого королевского величества цыдулы имею… Не надо мне грамоты твоей…
Петр приказал следить за «господином послом», чтобы он не убежал, но тот в конце концов убежал-таки к себе домой и принялся за разборку смерзшихся бумаг. Но беда не приходит одна: едва Юль, разложив для просушки спасенные от потопления документы, вышел, чтобы возвратиться на пир, как загорелась фейерверочная лаборатория против его квартиры, и ему пришлось снова спасать бумаги, на этот раз — от огня, и в суматохе несколько штук из них пропало.
Пожар фейерверочной лаборатории не помешал, однако, сжечь фейерверк в честь новорожденного.
По возвращении Юля «пианство» продолжалось до 4-х часов ночи, при чем пирующие побывали в одиннадцати местах.
И снова пришлось подивиться северянину на наши нравы: «Всюду, где мы проходили или проезжали, — пишет он, — и по льду реки и по улицам, лежали пьяные; вывалившись из саней, они отсыпались в снегу, и вся окрестность напоминала поле сражения, сплошь усеянное телами убитых».
Усердное служение Бахусу почти не прекращалось, и несчастный посол стал всячески уклоняться от попоек, но и ему не пришлось избежать знакомства с «орлом».