Легенды Ых-мифа

Санги Владимир Михайлович

Через год человек из рода Такрвонгун женился. И за невесту отдал богатый юскинд — выкуп. Тестю очень понравился Тынграй, и он забрал пса. Тынграя увезли еще дальше на север в селение Пильтун. В том селении от Тынграя ощенились несколько сук. И тамошние каюры стали подбирать упряжки из кобелей — потомков Тынграя.

Но и в Пильтуне Тынграй недолго жил. Его перекупил богатый род из селения Нгань-во, что на западном побережье Ых-мифа. И на том побережье Тынграй возглавлял упряжки на соревнованиях. И всегда упряжка с Тынграем побеждала в гонках.

О необыкновенной собаке пошли легенды. Самые богатые нивхи мечтали приобрести ее.

Последним

хозяином Тынграя был торговый человек. Тот самый купец, у которого несколько лет назад оставил своих собак хромоногий.

К тому времени у торгового человека подобралась самая отборная упряжка. Богатый человек потехи ради участвовал во всех крупных состязаниях. И не знал поражений. Если во время гонок Тынграй нагонял чужую упряжку, с ходу вцеплялся в горло другому вожаку. И каюры не любили участвовать в одном заезде с купцом.

В середине зимы и в начале весны торговый человек объезжал нивхские селения, забирал пушнину.

Как-то случилось, что он приехал в стойбище хромоногого. Тынграй узнал своего бывшего хозяина — мальчика. А хромоногого не допустил к себе, встретил его глухим рыком, обнажив острые клыки.

Через несколько дней заболел сын хромоногого. Болезнь была тяжелая. Родовой шаман сказал, что болезнь идет от тоски по любимой собаке. Хромоногий готов был отдать все, чтобы вернуть пса. И торговец сказал, что вернет Тынграя, если хромоногий и его сын дадут за него пять самых темных соболей. А у хромоногого было четыре соболя. И сговорились купец и хромоногий: двух соболей обменивают на товары, а двух других торговец берет в счет Тынграя. Как только хромоногий привезет еще трех соболей, тут же получит пса. Когда торговец уезжал, хромоногий вырвал у Тынграя клок шерсти, завернул в тряпочку и повесил на шею сына. Так велел сделать шаман. Тоска по любимой собаке будет не столь велика, и страдания подростка уменьшатся.

К концу сезона охоты хромоногий поймал еще пять соболей. Жители стойбища ждали торгового человека. Но тот не приезжал. Семья хромоногого голодала.

С наступлением весны подростку стало хуже. Он худел на глазах. Но вот однажды в стойбище увидели Тынграя. Люди подумали: надо ждать торгового человека. Тынграй, наверно, снялся с ошейника и опередил упряжку. Но прошел день, прошел второй, а купца все нет и нет.

Хромоногий хотел поймать Тынграя, ввести в то-раф, чтобы сын мог видеть своего любимца. Но Тынграй не давался в руки. Он ходил вокруг стойбища, дразня привязанных к кольям собак.

Как-то всю ночь жители стойбища слышали вой Тынграя. Он ходил вокруг стойбища и выл. А утром сын хромоногого умер. В тот же день исчез Тынграй.

Говорят, через день его видели в селении рода Такр-вонгун.

Он ходил по селению с низко опущенной головой и кидался на нартовых кобелей. Его хотели поймать, но напрасно.

Через день его видели в Пильтуне. И там он грыз собак, и люди в панике прятались от него в жилищах.

Потом его видели на западном побережье.

И с последним весенним настом Тынграй перевалил Ых-миф через горы и вновь появился на восточном побережье.

Некоторое время он не уходил от таежного стойбища. Люди видели его следы на могиле сына хромоногого. Через несколько дней он снова ушел по побережью на север.

Шаман сказал, что Тынграй будет ходить вокруг Ых-мифа, заходить во все селения, куда его забирали. Будет ходить, нигде не останавливаясь. Ходить до тех пор, пока его держат ноги…

КАК ЧАЙКИ-КРАЧКИ

СТАЛИ ЖИТЬ ВМЕСТЕ

Как-то ночью ехали мы заливом. Было тихо-тихо, настолько тихо, что казалось: пискни комар на том берегу — и мы услышим. На заливе ни одного всплеска, лодку ни разу не покачнуло.

Легкий туман парил невесомо. Сквозь него и подслеповатая заря, которая летней ночью не покидает небо, и зыбкая лунная дорожка, и сама луна, и звезды были матовые, будто кто их слегка припудрил. Я аккуратно опускал весло, придерживая его в тот миг, когда оно входило в воду.

На корме смутной громоздкой тенью выплывал старик. По-видимому, и ему не хотелось нарушать тишину: он попыхивал трубкой и пока мы пересекали залив, не произнес ни слова. И не видел я, как он взмахивает кормовым веслом, и только по упругим длинным толчкам лодки узнавал глубинные гребки старика. Прошло еще много времени, прежде чем я уловил ленивый, как сквозь полусон, скрипучий голос чайки. — Ке-ра, ке-ра, ке-ра, ке-ра, — будто уговаривала она кого-то. Старик перестал шевелиться. Я понял: прислушивается. Потом услышал его шепот:

— На гнезде…

Вскоре донеслись голоса и других чаек, такие же негромкие и дремотные: мы проезжали мимо острова Тьатър-ур — острова Крачек.

Разговор маленьких легкокрылых чаек не нарушал тишину. Он звучал в ней как музыка, подчеркивая умиротворение и спокойствие.

— На гнездах сидят, — как и прежде, шепотом оказал старик.

Вдруг раздался невероятный гвалт, и в воздух взмыло большое белое облако, будто взорвало остров.

Меня бросило в жар. Потом словно окунули в холодную воду. В утлой лодчонке я почувствовал себя очень неуютно. Я в ужасе таращил глаза и вертел головой, но не мог понять, что происходит вокруг. Я с надеждой посмотрел на старика: может, он поможет чем-нибудь. Но и старик в напряжении смотрел на остров, смутно темнеющий в стороне от нас. Голова старика в брезентовой шапке поворачивалась из стороны в сторону на длинной худой шее и походила то на вопросительный знак, то на его же обгорелую трубку. Я на миг забыл о своем страхе и усмехнулся нелепому виду старика. Я, конечно, и не подумал, как выглядел сам со стороны.

И тут меня всего передернуло: будто скала обвалилась в воду. Гвалт перешел в грай. Стон, свист, скрежет, визг…

И мой старик вдруг замахал руками, гулко ударил веслом по лодке. Удар. Еще удар. И невероятный вопль:

— У-лю-лю-лю! Га-га-га! Улю-лю-лю! Улю-лю-лю-У-У-У!

Старик перешел на дискант. Еще энергичнее замахал руками и тонко завопил:

— И-ги-ги-и-и!

И осатанело захохотал:

— Так его! Так его! Ха-ха-ха-ха-а-а-а-а!

Только теперь я заметил: от острова, шумно отфыркиваясь, быстро плыло что-то большое и темное. А над ним, прочеркивая темноту, тысячи белых стрел с пронзительным криком вонзались в спину большому зверю. А зверь, беспомощно взревывая и тяжело отфыркиваясь, в панике уплывал в ночь.

А старик распалялся все больше и больше. И восклицал восхищенно:

— Вот что делают! Вот что делают маленькие мерзавцы, когда они вместе: медведя прогнали! Ай-яй-яй, медведя прогнали!

Старик еще долго не мог угомониться. Наконец он перевел дыхание, замолчал, о чем-то задумавшись. Потом зашуршал рукой под брезентовой курткой — я понял: полез за кисетом.

Старик курил, положив весло перед собой. И я перестал грести. А он все молчал, задумчиво попыхивая трубкой. Я знал старика: он к чему-то готовится. И не ошибся. Вот что рассказал он.