Легенды Западного побережья (сборник)
Шрифт:
Некоторые после падения остаются в живых. И больше уж никогда не падают, ибо не могут летать. Стоит крыльям один раз отказать своему хозяину, и они становятся бесполезными. Точно парализованные, они волочатся за ним по земле, подобные огромному тяжелому плащу из перьев.
Иностранцы часто спрашивают, почему флаеры не берут с собой парашют на тот случай, если откажут крылья. Наверное, могли бы и брать. Но тут уже вопрос темперамента. Крылатые люди, флаеры, принадлежат к числу тех, кто всегда готов рискнуть. А те, кто не хочет рисковать, не летают.
Ампутация крыльев, как я уже говорила, неизменно кончается смертью, а хирургическое удаление какой-либо их части становится причиной острых, непрекращающихся болей, так или иначе превращающих нормального человека в калеку. Упавшие, но выжившие флаеры, как и те, что предпочли вообще не летать, должны всю жизнь таскать за собой свои крылья. Измененная костная
Те же, кто летает, при каждом взлете смотрят смерти в лицо. Некоторые из флаеров, впрочем, по-прежнему летают и в восемьдесят лет.
Это поистине удивительное зрелище — взлетающий флаер! А ведь человеческие существа совсем не так уж и неуклюжи, подумала я, сравнив с полетом флаера лишенное всякого изящества хлопанье крыльями таких, казалось бы, мастеров воздухоплавания, как пеликаны и лебеди, которые рождены для полета. Разумеется, легче всего флаеру вспорхнуть в воздух с шеста или с какой-нибудь возвышенности, но если подобных удобств не имеется, ему достаточно разбежаться метров с двадцати пяти, раза два взмахнуть своими широкими крыльями, слегка подпрыгнуть — и вот он уже взлетел, летит, парит, совершая круг у вас над головой, улыбаясь и махая рукой тем, кто, подняв голову, любуется его полетом. Еще мгновение — и он стрелой взмывает над крышами.
Флаеры летят, плотно сжав ноги, слегка выгнув тело назад и расправив перья на лодыжках, которыми управляют в полете, точно ястреб своим хвостом. Поскольку руки флаера никак не связаны с мускулатурой крыльев — крылатые обитатели Гая являются, таким образом, существами с шестью конечностями, — то руки он обычно плотно прижимает к бокам, чтобы уменьшить сопротивление воздуха и увеличить скорость полета. Во время же более ленивого и неторопливого полета флаер может делать руками все, что угодно — чесать в затылке, очищать фрукт от шкурки, делать в воздухе зарисовки того или иного пейзажа, прижимать к себе ребенка. Хотя последнее я видела всего один раз, и от этого зрелища мне стало очень не по себе.
Я несколько раз беседовала с флаером, которого звали Ардиадиа; то, что приведено ниже, целиком записано во время этих бесед с его слов и с его любезного разрешения.
О да, когда я впервые обнаружил, что у меня началось ЭТО, для меня это было настоящим ударом, понимаете? Я просто в ужас пришел! Я никак не мог в это поверить. Я считал, что уж со мной-то этого никогда не случится! В детстве мы часто шутили: «Вот станешь летуном и улетишь отсюда!» Но чтобы у меня выросли крылья? Нет! Такого со мной не должно было случиться! В общем, когда у меня разболелась голова и все зубы сразу, а потом еще и спина заболела, я все еще продолжал уверять себя: ничего страшного, обыкновенная зубная боль; наверное, я подцепил какую-то заразу, и теперь у меня на спине зреет фурункул… Но потом обманывать себя больше уже не имело смысла. Если честно, боль была ужасная. Я даже как следует и не помню, что со мной творилось. Я умирал. Мне будто ножами резали спину между лопатками, а позвоночник будто когтями рвали… Потом стало болеть все — плечи, руки, ноги, пальцы на руках, лицо… И жуткая слабость! Я встал с постели, упал и не смог подняться. Так и лежал, жалобно зовя мать: «Мама! Мама, пойди сюда, пожалуйста!» Но мать спала. Она ведь допоздна работала — официанткой в ресторане, — приходила домой не раньше полуночи и буквально валилась с ног. Так что я никак не мог ее разбудить, лежал на полу и чувствовал, каким горячим становится пол подо мной — такая высокая у меня была температура. Помню, я все пытался переложить лицо на более холодный участок пола…
А потом — не знаю, то ли боль стала не такой жестокой, то ли я просто привык к ней, но через пару месяцев стало немного полегче. Хотя без конца лежать тоже очень тяжело и скучно. Ведь на спину-то вообще лечь было невозможно. А ночью я с трудом засыпал — меня ведь все время лихорадило, а из-за температуры в голову лезли какие-то странные мысли, какие-то дурацкие идеи, но ни одну из них невозможно было додумать до конца, удержать в памяти. Мне уж стало казаться, что я и думать как следует больше не в состоянии. Мысли как бы проходили сквозь меня, а я смотрел, как они сквозь меня проходят, и ничего не мог сделать. И больше никаких планов на будущее я не строил — какое уж теперь у меня будущее, думал я. Раньше я хотел стать школьным учителем. Моей матери эта идея так нравилась, что она уговорила меня остаться в школе еще на год, чтобы получить квалификацию, необходимую для поступления в педагогический колледж… И в итоге свой девятнадцатый день рождения я встретил, лежа
Ну вот. Понемногу я стал приходить в себя, и крылья постепенно отрастали — сперва это были такие огромные безобразные голые штуковины, но потом они стали еще хуже, потому что начали прорастать перья, и крылья покрылись отвратительными пупырышками, похожими на прыщи. Но перья понемногу выросли, и я стал ощущать в крыльях мускулы; теперь я уже мог встряхивать ими и немного их приподнимать… и у меня больше не было температуры, а может, я просто привык все время жить с температурой, не знаю… Но я уже мог встать и пройтись, чувствуя, каким странно легким стало мое тело, словно притяжение земли было мне нипочем, несмотря на вес этих огромных крыльев, что волочились сзади по земле — поднять-то я их пока еще не мог.
Да, пока что я был привязан к земле. Хоть тело мое и казалось мне легким, но я очень быстро уставал даже после короткой прогулки, и у меня сразу начинали от усталости дрожать колени. Когда-то я неплохо прыгал в длину, но теперь не мог даже от земли обе ноги одновременно оторвать.
Чувствовал я себя, конечно, гораздо лучше, но меня страшно раздражала эта дурацкая слабость; мне казалось, что я так и останусь навек прикованным к дому. Затем однажды к нам залетел один флаер из верхней части города. Взрослые флаеры стараются приглядывать за ребятами, с которыми происходит перемена. Услышав обо мне, этот флаер пару раз заглядывал к нам, чтобы подбодрить мою мать и убедиться, что у меня все идет как надо. Я был очень ему благодарен за это. Он навещал меня, подолгу со мной беседовал, показывал упражнения, которые мне нужно делать. И я делал их каждый день — часами. А что мне еще оставалось? Раньше я любил читать, но это отчего-то теперь совершенно меня не привлекало. Я любил ходить в театр, но для этого пока еще недостаточно окреп. И кроме того, я понимал, что в театре просто нет мест для людей с несвязанными крыльями. С нормальными крыльями человек занимает столько места, что вокруг всегда поднимается суматоха. Я раньше в школе очень хорошо успевал по математике, но теперь больше не мог ни одной задачки решить, ни на одной математической проблеме сосредоточиться. Видимо, и математика тоже осталась в прошлом. В общем, остались только те упражнения, которым научил меня знакомый флаер. Вот я их и делал. Все время.
Упражнения помогали. Места у нас, правда, не хватало, даже в гостиной, и я не мог как следует делать упражнения на растяжку, но все равно делал — уж как получалось. Сил у меня явно прибавилось. Я наконец стал чувствовать эти крылья как свои собственные. Как часть меня самого. А может, это я был их частью?
И вот однажды я не выдержал: я больше не мог сидеть взаперти! Тринадцать месяцев я провел в нашей крохотной квартире, причем большую часть времени — в одной-единственной комнатке, тринадцать месяцев! Мама была на работе. Я стал спускаться вниз, прошел первые десять ступенек и поднял крылья. Лестница была ужасно узкой, но я все же сумел приподнять их, шагнул и… пролетел над последними шестью ступеньками. Во всяком случае, я думаю, что пролетел. И довольно сильно ударился, потому что внизу колени у меня подогнулись, но все-таки я не упал. Это, конечно, еще не было полетом, но это и не было падением.
Я вышел наружу. Воздух был чудесным. Мне казалось, что я целый год вообще не дышал нормальным воздухом. А может, и всю жизнь не знал, что такое воздух. Даже на этой узкой улице, с нависавшими над нею домами, я сразу почувствовал ветер, увидел над собой небо, а не потолок. Небо, ветер… Я пошел по улице. Я ничего заранее не планировал. Мне просто хотелось выбраться из лабиринта узких улочек и переулков на какое-нибудь открытое пространство — на площадь, в сквер или в парк — где больше неба над головой. Я видел, как люди пялятся на меня, но мне было все равно. Я тоже когда-то пялился на людей с крыльями, ведь у меня самого-то их не было. Ведь интересно же — крылатые люди ведь даже у нас далеко не так часто встречаются. Помнится, мне все хотелось понять, каково это — иметь крылья, понимаете? Ну что вы хотите: обыкновенный невежественный мальчишка. В общем, теперь мне было все равно, смотрят на меня или нет. Больше всего мне хотелось поскорее выбраться из-под крыш. Ноги у меня дрожали от слабости, но все же шли, а порой, когда на улице было посвободнее, я немного приподнимал крылья, встряхивал ими, чтобы и они почувствовали поток воздуха, и на какое-то время мне становилось легче идти.