Легион Безголовый
Шрифт:
Обложенная белой плиткой подземка наполняется странным дымом. Стелется холодным туманом, завораживая игривыми клубами. И слышу, как будто где-то далеко-далеко грохочет копытами таинственный всадник с острым режущим предметом в руках, запачканный кровью лысых, но в большинстве своем невинных жертв.
— Ой, я дура! Дура! — воет Баобабова. Даже прапорщики со стальными нервами способны сломаться под грузом обстоятельств. Короткий взгляд, брошенный внутрь клетки, подтверждает — у Машки приступ. Коллега по кабинету пытается укрыть тщательно выбритую голову. Но надежных мест в клетке
— Я с тобой.
Не совсем уверен, что я с Марией. У меня шевелюра надежная, курчавая. Ни один безголовый не позарится.
Сильнейший порыв воздушных масс бросается мне на грудь. Удержаться на ногах трудно, но возможно, благо за спиной надежная опора. Однако чувство самосохранения подсказывает, что в целях безопасности лучше переползти за клетку. Оно, может, и не так героически, но руководитель операции должен остаться в живых и запечатлеть в памяти все, что произойдет на месте засады.
Холодный туман взрывается вспышками. Закладывает сильнейшим грохотом уши. Уже не слышно визга взволнованной массовки и выстрелов спецназа. Подземный переход трясется так, словно под ним рождается новый вулкан. Трудно удержаться на ногах. Выпадают из карманов припасенные на случай возможного захвата подозреваемого наручники. Искать нет времени. Я чувствую — он уже здесь. Он рядом.
Огромный силуэт рождается из ледяного тумана. Задевая плечами за мерцающие лампы освещения, стремительно несется к клетке, где скрывается самое дорогое, что у меня есть. Гранатомет, одолженный у знакомого бандита под честное слово.
Разобрать, что представляет собой гигантская фигура, невозможно. Время несется вперед, не обращая внимания на изобретенные человечеством часы. Все происходит стремительно. С чем можно сравнить появление таинственного преступника? С мазком кисти по холсту. Со щелканьем компостера, пробивающего автобусный билет. Со вскрытой в потемках бутылкой шампанского, которую забыли уложить в холодную воду. С пулей-дурой.
Ветер в лицо настолько силен, что приходится закрыть глаза. Слышу резкие звуки столкновения металла о металл. И даже знаю, что и кто рубит.
Безголовый пытается добраться до подсадной утки. До Баобабовой. Иначе с чего она так визжит? Непонятно, почему не стреляет? Бог с ним, с гранатометом. Вернем патронами.
— Сопротивление бесполезно! — Я кричу? Да, я кричу. И даже корочки показываю. Конечно, из-за угла. На открытое место выходить не собираюсь. Сдует ветром, кто арестует маньяка? Священнослужители? Вот уж нет. Их сейчас занимают веселые картинки. И ураган, разыгравшийся в подземном переходе, им нипочем. Вера, она и есть вера. Так, что я там кричал? — Повторяю, сопротивление бесполезно! Вы практически окружены. Предлагаю сдаться добровольно. В противном случае…
Домашние заготовки вылетают из головы, как обрывки старых газет из перехода. А что делать молодому лейтенанту, когда вылетают заготовки? Правильно, импровизировать. Мы тоже, чай, не из рядового состава.
— …Пожизненный срок, колка дров в тайге, вши и гнус.
Я не знаю, что подействовало на Безголового. Может, угрозы, а может, и крепость клетки. Сейчас ли об этом гадать. Все сумасшествие заканчивается быстро и, к моему удивлению, без физических для меня последствий.
Тишина после бури оглушает так же сильно, как буря после тишины. Две противоположности любят затыкать уши смелым молодым лейтенантам. Туман, словно последнее мороженое, слизанное с блюдца, исчезает без остатка. Массовка, застигнутая врасплох у стен, без чувств валится на пол. А если бы не выполняли указаний режиссера и наплевали, то падали бы на пол заплеванный. Вот что значит предвидение!
Выхожу из укрытия. Слова молодого лейтенанта торжествуют над темной стороной. Нарушитель, хоть и не задержан, бросился в бега. Как говорил герой одного комикса: “С нами сила, напарник”.
Пешеходный переход практически разрушен. Торговые точки, закрытые по причине съемок, перевернуты, потоптаны и разломаны. Цветной товар разбросан. Убытки не покроются одной лейтенантской зарплатой. Придется занимать в долг у всего отделения.
Стараюсь не наступить на россыпь чупа-чупсов, чипсов, клипсов и прочей мелочевки с обнаженными картинками. Осматриваю клетку. Сооружение, аналогов которому не было, нет и не предвидится ни в одном зоопарке мира, возложенную на него нагрузку выдержало. Стальные листы зверски порублены, видны глубокие вмятины и колотые дырки. Но в целом клетка не разрушена.
— Маша! Ты живая?
Вопреки ожиданию, прапорщик Баобабова в целости и сохранности. Железные двери на трех висячих замках и одной щеколде выбивает ногой, выпрыгивает на свободу и трясет перед моим носом наручниками:
— Видел? Нет, ты видел? Он же у меня, гад, в руках был. Я его, сволочь, чуть было к скамье подсудимых не подвела. Жаль, оборудование не выдержало.
Как доказательство предъявляется половинка наручников. Цепочка аккуратно перерезана. Я бы сказал, перерублена.
— А ты где был? — Машка прекращает верещать о собственных подвигах и осматривает разрушенный переход.
— Это не я, — оправдываться перед напарницей не имеет смысла. Она не прокурор, сроков не дает.
— Верю. — Баобабова отбрасывает непригодное оборудование, отряхивает ладони, проверяет на целостность бронежилет и грустно добавляет: — А ведь после этого тебе, Лешенька, в органах не работать.
Я знаю. Мысли о финансовой компенсации — только попытка оправдаться. За самодеятельность, приведшую к порче государственного и гражданского имущества, даже если не принимать во внимание моральный ущерб массовки и спецназа, по головке не погладят. Хоть по лысой, хоть с кудрями. Выгонят со службы без разбирательств. И это только лучший вариант.
— Не расстраивайся, Лешка, — Баобабова пытается утешить, но получается не слишком удачно. — Пойдешь сторожем работать. В крайнем случае — урологом.
— Лучше уфологом, — поправляю Машку.
— Один черт.
Вокруг нас собирается ожившая массовка. Слышны хвалебные отзывы о великолепных спецэффектах, о мастерстве молодого, но такого талантливого режиссера. Даем с прапорщиком пару автографов. Машка толкает локтем, предлагая не слишком светиться. Может, даже смыться, пока начальство не прибыло для разборок.