Легион обреченных
Шрифт:
Розенберг, отнеся книгу в купе, подошел к фюреру, о чем-то заговорил. Рейхсфюрер СС навострил уши, но, сколько ни напрягал слух, ничего не слышал — мешал стук колес. Зато сделал любопытное открытие, делавшее честь французской разведке, которая в поисках агента среди «фольксдойчес» именно Розенбергу отдала предпочтение. Да у него классические черты лица осведомителя! Серые, безликие. Ни на йоту нордического. Кто признает такого духовным отцом расизма?! И все же этот бывший французский шпик не такой пакостный, как Геринг. На безрыбье и рак рыба. Правда, оригинальничает, но Бонапарта пока из себя не корчит...
Поезд, лязгнув буферами, замедлил ход. Гиммлер нервно зашевелил тонкими
— Вы поступили мудро, мой фюрер, отказавшись от пышного въезда в Париж. Европа не поймет, если великий вождь уподобится пресытившимся французским королям, питавшим слабость к помпе... Людей, идущих к вам с незрелыми советами, я считаю врагами нации, на худой конец, глупцами...
Фюрер слушал с отсутствующим взглядом, но усек все — торжествующий Гиммлер заметил, как заходили желваки Гитлера. Услышал бы это Геринг! О, Гиммлер сделает все, чтобы этот разговор дошел до мстительных ушей рейхсмаршала, и можно будет потешиться, когда тот взбеленится. Геринг никогда не простит этого Розенбергу.
— Париж — пройденный этап. — Гитлер едва заметным кивком подозвал Гиммлера. Тот встал рядом с Розенбергом. — Мне некогда прохлаждаться тут. В Цоссене меня ждут дела, от решения коих зависит будущее немцев, всего рейха. Я обеспечу ему тысячелетнее будущее, но прежде я расширю его владения на Восток, а потому вырву марксизм с корнем, ибо он камень преткновения и начало всех бед... Уже заготовлен документ о назначении вас, Альфред, государственным секретарем по странам Восточной Европы. Скоро этот пост станет министерским.
Гитлер сморщил лоб так, что он напоминал гофрированную трубку противогаза, взглянул на Гиммлера, чуть не спросил: правда ли, что тот по ночам занимается алхимией, ищет какой-то философский камень и верит, что в него самого переселилась душа не то Карла Великого, не то Генриха Птицелова, — но продолжил начатую мысль:
— Наслышан, Генрих, и о ваших заветных мечтах... — Испытующе взглянул на рейхсфюрера СС, помолчал, придавая своим словам двусмысленность. — Знаю, что хлопочете над расширением лагерного хозяйства рейха. Для этого понадобится много дешевого человеческого сырья, которого и в Древнем Риме было с избытком. Избыток пусть вас не смущает, от него всегда можно избавиться. Заботы Гитлера, друзья, — это заботы всей нации и рейха, рожденного благодаря святому учению фашизма... Слишком много чести французам, если я пробуду в Париже больше суток. Но Провидение позвало вашего фюрера к Наполеону, и он последовал этому зову...
Фюрер имел обыкновение говорить много, бессвязно и думать о себе в третьем лице. Кто знает, сколько бы еще он разглагольствовал, не раздайся шум в соседнем купе, из которого с пыхтеньем вывалилась туша Геринга. На этот раз он вырядился в парадный мундир, сшитый из какого-то тонкого сукна с блестящими, как у парчи, прожилками; вся его грудь, даже предплечье и заплывший живот были увешаны орденами, памятными медалями на ярких лентах.
Чего-то в его наряде не хватало — это Гиммлер отметил сразу. Ах да, перстней и колец. Геринг снял их, зная, как это не нравится фюреру, но рейхсмаршал все же оставил на пальцах два кольца с бриллиантами.
Он протиснулся за спину фюрера, чтобы тот не заметил ни его мешков под глазами — следы бесшабашной ночи, ни расширенных зрачков, сверкавших нездоровым блеском, ни того, как часто облизывал губы, испытывая сухость во рту — явный признак наркомании.
Гиммлер знал, почему так бледен Геринг: личный врач рейхсмаршала, завербованный в качестве осведомителя, просветил рейхсфюрера
Агенты гестапо и СД часто выходили на людей Геринга, рыскавших в поисках наркотиков для своего шефа по Европе, Африке, в британских колониях. Ведь рейхсмаршал авиации приучил к ним почти весь свой штаб. Гиммлер со злорадством подумал: куда теперь кинет своих людей? В Африке — война, военно-морской флот Германии блокировал Британские острова. В США послать не решится: Рузвельт и Черчилль — друзья, и американский президент — паралитик во всем ублажает британского премьера, который ненавидит все немецкое. Туговато придется без допинга Герингу, не употребляющему наркотиков местного производства. Он непременно снарядит людей в Азию, на Ближний и Средний Восток, где опия хоть завались, к тому же наркотик из опиумного мака крепче, чем из конопли или тропического растения кока. А у рейхсмаршала вот-вот иссякнут запасы одурманивающего зелья...
В конце вагонного коридора появился начальник личной охраны Гитлера, рыжий эсэсовец в погонах штандартенфюрера, с бесстрастным лошадиным лицом. За ним с подносами в руках следовали личный адъютант фюрера Гюнше и слуга Ланге, оба штурмбаннфюреры. А поодаль в белом халате стоял розовощекий Эрих, личный повар. Они по цепочке подали фюреру стакан гранатового сока, а всем остальным маленькие чашечки дымящегося ароматом кофе по-турецки.
Начальник охраны что-то шепнул Гиммлеру на ухо, а Геринг, недовольно поморщившись, крикнул повару, чтобы тот приготовил ему еще кофе, и непременно полный бокал. Рейхсфюрер СС, спрятав улыбку в усах, вспомнил донесения своих осведомителей из штаба военно-морского флота. «Какой из Геринга министр авиации? — возмущались гросс-адмирал Дениц и Редер. — Неуч! Знай только кичится близостью к фюреру, а без него он нуль без палочки. Был капитаном, им и остался. Что из того, что возглавлял правительство Пруссии? Все «я» да «я», потому и не любят его ни в гестапо, ни в генералитете: выскочка!»
Геринг, потягивая кофе, наблюдал в окно и, когда бетонная автострада близко подошла к стальной колее, сказал:
— Во времена Дария, мой фюрер, такие дороги называли царскими. Чингисхан, римские императоры считали дороги, одетые в каменные одежды, стратегическими. По ним гнали рабов, перебрасывали войска, увозили добычу. Римскую империю связывала сеть дорог почти со всем миром. Тогда и родилась крылатая фраза: все дороги ведут в Рим...
Розенберг и Гиммлер выразительно переглянулись — Геринг, прознав об интересе фюрера к истории Древнего Рима, тоже кое-что вычитал и теперь решил щегольнуть своими познаниями.
— Но ваши великие деяния, мой фюрер, изменили эту древнюю поговорку. Теперь говорят: все дороги ведут в Берлин! Слюнтяи Веймарской республики только болтали о человеке, а вы проявили о нем отеческую заботу. Вы дали людям работу, хлеб, кров! Демократы, коммунисты знали только болтать, а вы покрыли всю Германию сетью прекрасных шоссе. Наши дороги — дороги жизни, они помогут нации осуществить великие планы завоевания мира.
Фюрер гордо расправил плечи, стрельнул голубыми глазами в Геринга — тот осекся, и самодовольно улыбнулся: его взгляд обладает завораживающей магической силой. Так, во всяком случае в кругу своих приближенных, говорил Геринг, и он еще постарался, чтобы эти слова дошли до ушей Гитлера, который и не догадывался, что в лицедее-министре погибал артист.