Легион обреченных
Шрифт:
Порта был берлинцем и в полной мере обладал вульгарным берлинским юмором, бойким языком и поразительной наглостью. Ему стоило только открыть рот, чтобы все окружающие повалились от смеха, особенно когда он с нарочитой манерностью растягивал слова и принимал такой надменный, презрительный вид, какой можно встретить лишь у служителей немецкого правосудия.
Кроме того, Порта был очень музыкален, обладал подлинным природным талантом. Играл он одинаково чарующе и на еврейской арфе, и на церковном органе. Всякий раз, когда он брался за свой кларнет, которым владел чудесно, взгляд его маленьких, проницательных глаз становился неподвижно устремленным вперед, а рыжие волосы щетинились, словно стог сена в бурю. Ноты, казалось, вылетали, танцуя, из инструмента, исполнял ли он популярные мелодии или импровизировал на классические темы. Партитура была для Порты китайской
Обладал Порта и даром рассказчика. Он мог растянуть историю на несколько дней, хотя она была ложью и вымыслом с начала до конца.
Как и все уважающие себя берлинцы, Порта всегда мог сказать, где можно найти какую-то еду, как прибрать ее к рукам и, если существовал какой-то выбор, какая лучше. Может быть, когда евреи бродили по пустыне, у них был свой Порта.
Порта утверждал, что пользовался громадным успехом у женщин, хотя внешность его заставляла в этом сомневаться. Он был очень высоким и очень тощим. Шея торчала из воротника мундира, словно журавлиная; громадный кадык, когда Порта говорил, доводил окружающих до головокружения, потому что невозможно было отвести взгляда от того, как он скачет вверх-вниз. Лицо у него было треугольной формы, беспорядочно усеянным веснушками. Маленькие, зеленые, свиные глазки с длинными белыми ресницами смотрели, хитро поблескивая, на собеседника. Волосы были огненно-рыжими и торчали во все стороны, будто солома. Нос представлял собой его гордость, Бог весть отчего. Когда он раскрывал рот, на верхней челюсти посередине был виден только один зуб. Порта утверждал, что у него есть еще два, только они коренные и далеко спрятаны. Где квартирмейстер находил для Порты сапоги, представляло собой загадку; носил он, должно быть, сорок седьмой размер.
Третий из этого квартета, Плутон, представлял собой гору мышц. Он бы штабс-ефрейтором [9] , по-настоящему звали его Густав Айкен. Он трижды побывал в концлагере, притом привела его туда не политика, а настоящие преступления. Когда Плутон работал в Гамбурге докером, он и кое-кто из его товарищей недурно обеспечивали себя, таская понемногу то-другое со складов и с судов. Потом их схватили, и он получил полгода. Через два дня после освобождения полиция снова явилась за ним. На сей раз преступление совершил его брат, он подделал паспорт и поплатился за это отсечением головы. Самого Плутона держали в тюрьме девять месяцев, на допрос не вызывали, а потом безо всяких объяснений вышвырнули, основательно избив перед этим. Три месяца спустя его обвинили в краже грузовика муки. Плутон ничего о ней не знал, но его все равно избили, а потом устроили ему очную ставку с человеком, который клялся, что Плутон был его сообщником в этой краже. Суд длился ровно двенадцать минут, и Плутон получил шесть лет. Провел два года в лагере, потом его отправили в штрафной полк, и в 1939 году он попал в Польшу в составе Двадцать седьмого (штрафного) полка. Чтобы довести Плутона до бешенства, достаточно было произнести фразу со словами «мука» и «грузовик».
9
Небольшая авторская неточность: звание штабс-ефрейтора было введено лишь в апреле 1942 года. — Прим. ред.
Четвертый, обер-ефрейтор Антон Штайер, носил прозвище «Кроха», и никто по-другому его не называл. Росту в нем было полтора метра. Раньше он жил в Кельне, работал на парфюмерной фабрике. После шумной ссоры в пивной Кроха и двое его товарищей получили по три года концлагерей. Тех двух давно уже не было на свете: один погиб в Польше, другой дезертировал, его схватили и расстреляли.
Наш эшелон шесть суток грохотал по Германии до пункта назначения, живописного города Фрайбург на юге страны. Что нам позволят долго пробыть в нем, мы не ожидали. Тыл не место для штрафных полков, их долг постоянно находиться на переднем крае и вписывать в историю кровавые страницы. Ходили упорные слухи, что нас отправят в Италию, а оттуда в Ливию, однако точно никто ничего не знал. Первый день был посвящен распределению личного состава, инструкциям по вождению и другим приятным делам. Свободное время мы приятно проводили в ресторане «Zum Goldenen Hirsch» [10] , радушный владелец которого, естественно, носил фамилию Шульц и столь же естественно
10
«К золотому оленю» (нем.). — Прим. пер.
Вино было хорошим, девочки уступчивыми, а наши голоса по крайней мере громкими.
Я так давно не принимал участия в подобных увеселениях, и жуткие кошмары были столь недавними, что мне было очень трудно похоронить прошлое, вернее, забыть о нем на вечер, когда подворачивался случай. Если я иногда и преуспевал в этом, то благодаря Порте, Старику, Плутону и Крохе. Они, как и я, испили до дна эту чашу, это их закалило, и когда можно было отвести душу с вином, девочками, песнями, на все прочее им было наплевать.
БАЛКАНСКИЕ СТРАННОСТИ
Сперва железнодорожник отказался. Истинный национал-социалист не выполняет поручений осужденных солдат. Но когда Порта прошептал ему на ухо что-то насчет целой бутылки рома, железнодорожник забыл, что он высшее существо. Пошел к платформе нашего толстого ресторатора Шульца и вскоре вернулся с объемистым пакетом, который вручил Порте. Порта одарил его бесконечно добрым взглядом.
— Ты член партии, так ведь? — спросил Порта с самым простодушным видом.
— Конечно, — ответил железнодорожник и указал на большой партийный значок, украшавший карман его мундира. — Почему ты спрашиваешь?
Порта сощурил зеленые свиные глазки.
— Отвечу, дорогой друг. Раз ты член партии, значит, последуешь заповеди фюрера, что общее благо выше личного. И скажешь что-нибудь вроде: «Доблестные воины Двадцать седьмого полка огня и меча! Дабы помочь сражаться за фюрера и народ получше, я в своей благодарности подарю вам бутылку рома, которую герр Йозеф Порта, божией милостью обер-ефрейтор, в своей несказанной доброте хотел дать мне, недостойному». Разве ты не хотел сказать именно это? Разве не эти слова вертелись у тебя на языке? Дорогой друг, мы благодарим тебя от всей души и больше не задерживаем.
Порта великолепным жестом вскинул руку, приподнял кепи и воскликнул «Gru? Gott!» [11]
Как только несчастный железнодорожник-нацист ушел, скрипя зубами от ярости, мы открыли пакет.
Там было пять бутылок вина; большой кусок жареной свинины; два жареных цыпленка и…
— Однако мы должны помнить, что отправляемся на войну, — произнес он дрожащим голосом, — а война может быть очень опасной штукой. Вы слышите о всевозможных средствах уничтожения, а люди от них гибнут. Вообразите только, что прилетела пуля и убила всех нас пятерых сразу. Или, — тут голос его понизился до испуганного шепота, — что она не задела никого из нас, а разбила эти три бутылки, пока в них кое-что остается. Это будет… будет настоящим ужасом войны!
11
С Богом! (нем.). — Прим. пер.
И все-таки мы оставили эти бутылки на потом.
Вскоре поезд тронулся.
— Поехали! Поехали!
Бог весть, почему мы кричали о том, что было совершенно ясно и нам в товарном вагоне, и тем, кто стоял снаружи. Раздвижные двери с обеих сторон были открыты, мы стояли в проемах, висли один на другом и орали до хрипоты. Всех, кого видели — кошку, корову, тем более женщину, — приветствовали веселыми возгласами.
— Скажите, какого черта мы дерем глотки? — неожиданно спросил Старик. — Так рады, что едем на бойню?
Порта оборвал свое «ура» и задумался над этим вопросом.
— Почему дерем глотки? Да, мои дорогие поросятки, мы дерем глотки — но почему?
И оглядел нас всех.
— Кажется, я знаю, — сказал Кроха.
— Ну, почему?
— Вот почему, — он торжественно взглянул на нас, — вот почему: слышали вы когда-нибудь хоть об одной войне, когда люди не драли бы глотки? — И добавил, словно запоздалое соображение: — И, кроме того, мы едем с важной миссией. Мы должны помочь фюреру, нашему великому Адольфу, потерпеть большое, тяжелое поражение, чтобы эта гнусная война могла окончиться, и потрясающий крах стал бы наконец-то славной реальностью.