Легион Видессоса
Шрифт:
– Даже вы, римляне? – спросил император. В его голосе прозвучало искреннее уважение. Легионеры многому научили видессиан. И особенно – тому, как подготовиться к походу за несколько минут.
Туризин задумчиво поскреб бороду.
– Всем – восемь дней на подготовку, – сказал он наконец.
Несколько офицеров громко застонали. Намдалени по имени Клосарт Кожаные Штаны закричал:
– Потребуй тогда уж заодно и луну с неба!
Но Аптранд яростным взглядом буквально пригвоздил своего соплеменника к месту. Когда император вопросительно взглянул
Гаврас даже не утруждался спрашивать римлян. Скавр и Гай Филипп обменялись многозначительными улыбками. Они могли выступить и через четыре дня и хорошо знали это. Приятно видеть, что и император знает это.
Когда совет закончился, и офицеры стали расходиться, Марк задержался, надеясь, что ему удастся перекинуться парой слов с Алипией Гаврой. В полном условностей этикета Видессосе такая возможность представлялась ему не слишком часто. Но Скавра остановил Метрикес Зигабенос, когда они вместе подходили к полированным бронзовым дверям Палаты Девятнадцати лож.
– Надеюсь, ты доволен жрецом-целителем, которого я к тебе направил, – произнес видессианский офицер.
В любом другом случае Скавр отделался бы вежливыми словами благодарности. В конце концов, Зигабенос пытался сделать одолжение ему и его солдатам. Но при виде Алипии, уходящей вместе со своим дядей в сторону личных покоев императорской семьи, Марк так разозлился, что допустил совершенно излишнюю откровенность.
– Ты не мог найти жреца, который не пил бы, как пивная бочка?
Красивое лицо Зигабеноса окаменело.
– Прости, – вымолвил он. – С твоего позволения…
Он слегка наклонил голову и вышел.
К Марку подошел Гай Филипп.
– Как тебе удалось наступить ему на больную мозоль? – спросил он, наблюдая за деревянной походкой удаляющегося офицера. – Только не говори мне, что сказал ему правду!
– Боюсь, именно так, – признал трибун.
Вряд ли можно допустить большую ошибку, общаясь с видессианином, подумал он.
Суматоха, которая всегда сопровождает начало похода, не помешала легионерам, как обычно, каждое утро проводить на тренировочном поле. Когда в один из таких дней они вернулись в казарму, Марк вдруг обнаружил, что она не прибрана и беспорядка в ней куда больше, чем обычно. Даже во время подготовки к кампании Марк не спускал солдатам безалаберности. Совсем не похоже на римлян бросать работу, даже такую обыденную и скучную, как уборка.
Скавр нашел дежурных стоящими плечом к плечу на солнцепеке у стены. Марк уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы как следует обругать лентяев. Однако его опередил Стипий. Жрец с немалыми удобствами расположился в тени одного из апельсиновых деревьев, что росли вокруг жилища легонеров.
– Что это вы делаете, несчастные варвары? Не дергайтесь! Немедленно встаньте, как я вас поставил! Я едва начал наброски!
Скавр напустился на жреца.
– Кто дал тебе право, негодяй, отрывать
Стипий вышел из тени и прищурился на ярком солнце. В руке он держал несколько листов пергамента и кусок угля.
– Что, по-твоему, важнее, – требовательно произнес он, – жалкие заботы о бренной и преходящей жизни или бессмертная слава Фоса, да продлится она вечно?
– Бренная и преходящая жизнь – единственное, что я знаю, – возразил трибун.
Стипий даже отступил на шаг в ужасе, словно столкнувшись с диким зверем. Он обвел знак Фоса вокруг сердца и быстро пробормотал молитву, отвращая от себя святотатство Марка.
Скавр понял, что в своей откровенности зашел слишком далеко. Этого ни в коем случае нельзя делать. В Видессосе, где религия пропитывает все сферы жизни, подобный ответ мог вызвать настоящий бунт.
Трибун проговорил более мягко:
– Насколько мне известно, ни один из этих солдат не придерживается веры Фоса.
Он бросил быстрый взгляд на Пулиона и Ворена, которые закивали, явно раздираемые на части противоречивыми приказаниями Стипия и Скавра.
Марк повернулся к жрецу.
– А если они действительно язычники, то какое тебе до них дело?
– Правильный вопрос, – нехотя согласился Стипий. Он по-прежнему смотрел на трибуна с неприязнью. – Души этих еретиков, несомненно, попадут под лед Скотоса. Однако их лица могут тем не менее послужить Фосу. Они достойны быть запечатленными. Я тут подумал: наружностью они напоминают святых Акакия и Гурия. Оба этих святых тоже не носили бород.
– Ты никак пишешь иконы? – спросил жреца Марк, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучал скептицизм. Ну да, конечно, подумал он, а через минуту этот толстый пьяница начнет уверять, что может нести яйца.
Но Стипий не уловил в вопросе насмешки.
– Да, – просто ответил он, протягивая листки римлянину. – Ты, конечно, понимаешь, это всего лишь грубые наброски. И уголь не тот, что нужен. Монастырские дурни жгут для угля ореховое дерево. Мирт дает куда более тонкий уголь, им можно делать более мелкие штрихи.
Но трибун почти не слушал жалоб и объяснений. Он пробежал глазами по листам, все более дивясь увиденному. Стипий, несомненно, был одаренным художником. Несколько выразительных беглых штрихов хорошо передавали основные черты солдатских лиц – крепкий нос и острые скулы Пулиона, задумчивый рот Ворена, шрам на подбородке. У Пулиона тоже были шрамы, но рисунок Стипия не запечатлел его боевых отметин.
Привыкший к беспощадной реалистичности римского искусства, Марк спросил:
– Почему ты изобразил шрамы одного солдата и не нарисовал их на втором портрете?
– Святой Гурий был солдатом и удостоился мученического венца, защищая алтарь Фоса от язычников-хаморов. Поэтому я должен был изобразить его именно воином. Что касается Акакия Климакия, то он приобрел вечную славу милосердными делами и щедрыми пожертвованиями, а в войнах участия не принимал.
– Но ведь у Пулиона тоже есть шрам, – запротестовал трибун.