Легион
Шрифт:
– Что тебя так беспокоит, Аткинс? – спросил он. – Выкладывай.
Сержант не знал, куда глаза девать.
– Как вам сказать... – неуверенно начал он и пожал плечами. – У меня есть для вас сообщение, лейтенант. Отец «Близнеца»... Короче, мы нашли его.
– Нашли? Аткинс кивнул.
– И где же он? – осведомился Киндерман. Сейчас, – или это только показалось Киндерману, – глаза Аткинса словно зажили своей собственной жизнью, растекаясь ярко-зелеными пятнами вокруг темных зрачков.
– Он мертв, – констатировал сержант. –
– Когда?
– Сегодня утром. Киндерман молчал.
– Что за чертовщина творится здесь, лейтенант? – воскликнул Аткинс.
Только теперь Киндерман осознал, что же вокруг изменилось. Он посмотрел на потолок. Все лампочки ярко горели.
– Думаю, что кошмар закончился, – тихо пробормотав, кивнул лейтенант: – Да. Я так думаю. – Он взглянул на Аткинса и уже более решительно добавил: – Все кончено. – Киндерман еще немного помолчал. – Я поверил ему.
А в следующее мгновение ужас и горечь потери, облегчение и новая боль опять заполнили его душу. Киндерман сморщился от этой боли. Прислонившись к стене, беспомощный и одинокий, он заплакал. Аткинс никак не ожидал этого, он растерялся, не зная, что делать, а потом шагнул вперед и обнял следователя.
– Все в порядке, сэр, – снова и снова повторял он, но лейтенант никак не мог успокоиться. Аткинс уже отчаялся, когда рыдания наконец стихли. Аткинс продолжал удерживать следователя в своих объятиях.
– Я просто устал, – прошептал Киндерман. – Прости меня. Больше ничего. Абсолютно ничего. Я просто устал.
Аткинс проводил его домой.
Воскресенье, 20 марта
Глава шестнадцатая
Какой же из этих миров настоящий? – размышлял Киндерман. Тот, что находится за пределами человеческого понимания, или же наш, в котором мы живем? Эти миры пересекаются порой. Безмолвные солнца обоих миров иногда сталкиваются.
– Для вас это, наверное, явилось настоящим ударом, – пробормотал Райли.
Священник и следователь одиноко застыли у гроба на кладбище. В этом гробу покоилось тело того, кто мог быть Каррасом. Молитвы были прочитаны, и мужчины стояли теперь молча, погруженные в свои думы и печали. Поднималось солнце, кругом царила тишина.
Киндерман посмотрел на Райли. Священник находился совсем близко.
– Почему?
– Вы потеряли его дважды.
Киндерман помолчал и перевел взгляд на гроб.
– Это был не он, – тихо возразил лейтенант, покачав головой. – Это был совсем не он.
Райли покосился на Киндермана и предложил:
– Давайте выпьем!
– Хуже не будет.
Эпилог
Киндерман застыл на тротуаре перед входом в кинотеатр «Биограф» и поджидал сержанта Аткинса. Он вспотел и, засунув руки в карманы плаща, то и дело бросал нетерпеливые взгляды на М-стрит. Стоял воскресный полдень, двенадцатого июня.
Двадцать третьего марта было точно установлено, что отпечатки пальцев на местах преступлений соответствовали отпечаткам разных больных из психиатрического отделения. Всех этих пациентов перевели в палаты для буйных, чтобы тщательно обследовать.
Рано утром двадцать пятого марта Киндерман отправился в дом Амфортаса вместе с доктором Эдвардом Коффи, другом Амфортаса. Коффи также работал невропатологом. К нему поступили результаты томографии, которую заказывал Амфортас. Эти результаты отчетливо указывали на то, что в мозгу доктора произошли роковые изменения.
Коффи настоял на том, чтобы снять замок с входной двери. И тут они обнаружили мертвое тело Амфортаса. Позднее специалисты установили, что смерть наступила в результате несчастного случая. Доктор скончался от кровоизлияния в мозг, вызванного сильным ушибом головы во время падения, но Коффи заверил Киндермана, что в любом случае жить Амфортасу оставалось не более двух недель: у него обнаружили неизлечимую опухоль. Киндерман поинтересовался, почему Амфортас ничего не предпринимал, чтобы попытаться вылечиться, на что Коффи ответил: «Я считаю, что это связано с его любовью». В спальном шкафу Амфортаса обнаружили и черный свитер с капюшоном.
Третьего апреля еще один подозреваемый – Фримэн Темпл – перенес удар и сам попал в психиатрическое отделение.
В течение последующих трех недель в больнице продолжали дежурить полицейские, но потом мало-помалу напряжение сошло на нет. В Джорджтауне больше не происходило подобных преступлений, и одиннадцатого июня дело передали в архив, хотя эти убийства так и не были раскрыты.
– Мне, наверное, все это снится, – проворчал Киндерман. – Что это с тобой? – Аткинс предстал перед ним в полосатом костюме и при галстуке. – Это что, твоя очередная шуточка?
Аткинс окинул его загадочным взглядом.
– Ну, я теперь человек женатый, – сообщил сержант. Он только-только вернулся из свадебного путешествия.
Киндерман никак не мог прийти в себя.
– Я этого не вынесу, Аткинс, – признался он. – Это так странно. И неестественно. Сжалься надо мной. Сними галстук.
– Меня могут увидеть, – хладнокровно произнес Аткинс, глядя преданными глазами на лейтенанта. Киндерман скорчил гримасу.
– Тебя могут увидеть? – передразнил он. – Кто?
– Люди.
Киндерман окинул помощника недоуменным взглядом, а затем воскликнул:
– Все, Аткинс. Сдаюсь. Добровольно. Я твой пленник. Передай моей семье, что здесь со мной прекрасно обращаются. Как только у меня перестанут трястись руки, я им сразу же черкну пару строчек. Это случится примерно месяца через два. – Следователь немного помолчал. – А кто это тебе подбирал галстук? – вдруг спросил он. Галстук являл собой какие-то необычайно яркие гавайские пейзажи.
– Я сам, – смутился Аткинс.