Легион
Шрифт:
– Так я и думал.
– Ну, я ведь тоже могу придраться к вашей шляпе, – обиделся Аткинс.
– Лучше не надо. – Киндерман вплотную приблизился к помощнику. – Был у меня в школе один приятель, позже он подался в монахи, стал траппистом. Одиннадцать лет тому назад. Он стряпал домашний сыр, собирал виноград, но главным его занятием оставались молитвы. Он молился за людей, которые носят галстуки и костюмы. А потом он вдруг ушел из монастыря. И знаешь, что он тут же прикупил? Самое первое? Пару ботинок за двести долларов. Мягкие кожаные мокасины с кисточками, такие чудненькие, прямо с витрины. Что, тебя уже тошнит? Погоди, это еще не все. Они были свекольного цвета, Аткинс. Лилово-бордовые. Это тебе о чем-нибудь говорит, или я, как всегда, обращаюсь к дереву?
– Говорит, –
– Лучше возвращайся на флот.
– Мы прозеваем начало фильма.
– Ну да, нас могут увидеть, – мрачно добавил Киндерман.
Они вошли в зал и уселись на свои места. Сначала пошел фильм «Гунга Дин», а после него – «Третий человек». В конце первой ленты была трогательная сцена – Дин стоял на вершине храма и из последних сил дул в рожок, после того как его настигли три пули бандитов. И как раз в этот момент женщина, сидевшая сзади Киндермана, начала смеяться. Лейтенант обернулся и осуждающе посмотрел на нее. Но этот взгляд не возымел успеха. Тогда лейтенант решил предложить Аткинсу пересесть. Он уже открыл было рот, но тут заметил, что сержант плачет. Киндерман так и остался на своем месте, довольный сержантом, и даже сам всплакнул за компанию, когда на тризне по случаю погребения Дина зазвучала мелодия песни «Забыть ли старую любовь».
– Вот это картина, – выдохнул следователь. – Я обожаю ее.
Когда закончился последний фильм, мужчины вышли на охваченную зноем улицу и остановились недалеко от кинотеатра.
– Ну, а теперь самое время перекусить, – нетерпеливо заметил Киндерман. У обоих этот день оказался выходным. – Я сгораю от любопытства, Аткинс. Жажду услышать рассказы о медовом месяце и подробное описание вашего гардероба. Мне, видимо, придется к нему какое-то время привыкать. Ну, куда двинем? В «Могилку»? Хотя нет, погоди. Я кое-что придумал. – Он вспомнил о Дайере и, взяв сержанта под руку, повел вперед. – Пойдем-ка. Я знаю чудное местечко.
Через несколько минут они уже сидели в «Белой башке». Вдыхая аромат свежих гамбургеров, они обсуждали только что просмотренные фильмы. Кроме них в кафе никого не было. Бармен стоял у гриля спиной к ним. Крепкий и высокий, он казался несколько грубоватым. Его белый фартук и шапочка были забрызганы жиром.
– Видишь ли, мы привыкли говорить о зле, и о том, откуда оно берется, – рассуждал Киндерман. – А как объяснить добро, если мы просто являем собой набор Молекул, как привыкли считать? Так откуда же берутся такие люди, как Гунга Дин, способные жертвовать жизнью во имя других? И кроме того, ведь всегда находится и Гарри Лайм, – возбужденно продолжал он. – Гарри Лайм, полная противоположность Дина, это олицетворение зла. Помнишь, что он говорит в той сцене на чертовом колесе? – Киндерман переключился на фильм «Третий человек». – Там, где он рассуждает о швейцарцах. После того как они несколько веков прожили в мире, самое большое их достижение – заявляет он – часы с кукушкой. И это на самом деле так, Аткинс. Да. Возможно, миру нужна иногда серьезная встряска для того, чтобы не окочурился прогресс. Кстати, сейчас я расследую убийство и кражу со взломом на П-стрит. Преступление совершено на прошлой неделе. И завтра ты ко мне подключаешься.
Бармен бросил на них недовольный взгляд, а потом, отойдя в сторону, ровными рядами начал раскладывать ломтики мяса на квадратные булочки. Киндерман следил за тем, как он аккуратно кладет кусочек маринованного огурца на будущий гамбургер. Ему вдруг стало грустно.
– Послушайте, а, может быть, лучше класть побольше огурчиков? – обратился он к бармену.
– Нет, так можно их испортить, – буркнул бармен. Голос его походил на окрики командира, муштрующего солдат, – низкий и грубый. Бармен начал накрывать бутерброды булочками. – Если вам нужны всякие соусы да разносолы, идите в «Бью Риваж».
Киндерман опустил глаза.
– Я бы заплатил за лишний огурчик.
Бармен с каменным лицом поставил перед каждым из них по картонной тарелочке с шестью гамбургерами.
– Что будете пить? – грубо спросил он.
– Что-нибудь наркотическое, – улыбнулся Киндерман.
– Уже все вылакали, приятель, – безразличным голосом произнес бармен. – Только не надо мне тут мозги пудрить. У меня и так спина разламывается. Так что пить-то будем?
– Эспрессо, – с серьезным видом заказал Аткинс. Бармен перевел на него взгляд.
– Вы что-то сказали, профессор?
– Две пепси, – быстро вставил Киндерман и многозначительно посмотрел на помощника.
Бармен выдохнул с такой силой, что из ноздрей его вылетел волосок. Яростно сверкнув глазами, он отправился за бутылками.
– Все хитрожопые так и прут сюда со всего проспекта, – недовольно проворчал он, удаляясь.
В кафе ввалилась многочисленная группа студентов, и вскоре маленький зал наполнился смехом и веселым щебетаньем молодых людей. Киндерман расплатился с барменом и со словами: «Засиделись мы здесь», – поднялся из-за стола и направился к выходу. Аткинс послушно двинулся следом. Они перенесли гамбургеры на стойку у противоположной стены. Киндерман откусил кусочек.
– А Гарри Лайм в чем-то прав. Вот видишь, немного волнений и тревог – зато какой шедевр получился в образе гамбургера.
Аткинс кивнул в знак согласия – он с удовольствием жевал.
– Это все часть моей теории, – сообщил Киндерман.
– Лейтенант... – Аткинс поднял вверх указательный палец и, прожевав большой кусок, проглотил его. Он вынул из пластмассового стаканчика белую бумажную салфетку, вытер уголки рта и пододвинулся поближе к Киндерману. В зале становилось слишком шумно. – Вы не могли бы сделать мне одолжение, лейтенант?
– Я здесь для того, чтобы исполнять все, что ты прикажешь. Я ем и поэтому еще более великодушен. Ну, подавай же свою петицию. Все печати на месте?
– Пожалуйста, расскажите о вашей теории.
– Невозможно, Аткинс. Ты же меня сразу посадишь под домашний арест.
– Почему?
– Нет, это исключено. – Киндерман откусил гамбургер, запил его пепси, а потом вновь повернулся к сержанту.
– Ну, если ты настаиваешь. А ты правда настаиваешь?
– Да.
– Я так и понял, но сначала сними галстук. Аткинс улыбнулся. Он развязал галстук и снял его.
– Вот это хорошо, – одобрительно произнес Киндерман. – Я не могу излагать свою теорию какому-то незнакомому человеку. Она слишком умопомрачительная. И сложная. Ты читал «Братьев Карамазовых»? – спросил он.
– Нет, – опять солгал Аткинс. Он хотел, чтобы следователь был сегодня доволен буквально всем.
– Три брата, – начал Киндерман, – Дмитрий, Иван и Алеша. Дмитрии представляет собой как бы тело человека, Иван – его ум, а Алеша – сердце. В конце – в самом конце книги – Алеша приводит маленьких мальчиков на могилу их школьного товарища Илюши. Они плохо обращались с этим Илюшей, потому что... ну, он отличался странностями. А когда он умер, мальчики поняли, почему он так себя вел, и что на самом деле Илюша был храбрым и добрым мальчиком. И вот Алеша, – он, кстати, монах, – разговорился с мальчиками у могилы. И сказал он мальчикам о том, что когда они вырастут и встретятся с настоящим злом, пусть вспомнят этот день, вспомнят те чувства, испытанные у могилы Илюшечки, Аткинс. Пусть всю жизнь помнят добро, которое и есть основа человека. И это добро ничем не вытравить из его души. Воспоминание о добре, живущем в сердцах этих мальчиков, говорит он, может спасти их веру в добро общечеловеческое. Улавливаешь? Как там... – Он закатил глаза к потолку, и указательным пальцем дотронулся до губ, которые уже начали растягиваться в улыбку. Киндерман посмотрел на Аткинса. – Вот! Вспомнил: "Может быть, именно это воспоминание одно его от великого зла удержит, и он одумается и скажет: «Да, я был тогда добр, смел и честен». А потом Алеша произносит очень-очень важные слова: «Будем, во-первых и прежде всего, добры», – говорит он. И мальчики – а все они любят его – они все кричат: «Ура Карамазову!» – Киндерман почувствовал, как в горле поднимается комок. – Когда я вспоминаю это, я всегда плачу. Это так прекрасно, Аткинс. И так трогательно.