Легкие горы

Михеева Тамара Витальевна

Сели на макушку Ясенки, прямо на землю, Динка таскала ягоды из ведра, а бабушка достала из холщовой сумки через плечо сверток. Развернула белую тряпочку, а там и хлеб, и огурчики, все в пупырышках, перышки лука, веера укропа, два овсяных оладушка с завтрака в промасленной бумаге и даже две конфеты. Динка развернула оладьи, кусала попеременно огурчик — оладушек, а в промежутках подхватывала то укропчик, то лучок.

Бабушка Тася ела не спеша. Откусит огурец, положит его на белую тряпицу. А руки тут же опустит на темную шерстяную юбку. И Динка не может отвести от них взгляд. Пальцы у бабушки тонкие, как веточки, высушенные, сцепленные узлами костяшек, вены пролегли

по кисти темными реками, оплетают сухие пальцы. Сухие, но сильные, Динка чувствует. А ногти у бабушки ровные, чистые, гладкие. Динка смотрит на них и удивляется. Сама она ничего не делает, играет во дворе, в лес ходит, но под ногтями у нее черт знает что, не вымыть, не выскоблить. А у бабушки? У нее дел — не переделать. Во-первых, кухня. Во-вторых, огород. А еще три курочки и петух, две кошки и собака Юла. Кормить, убирать и чистить бабушка Тася Динке пока не доверяет, все делает сама. Но руки у нее всегда такие, что погладить хочется. Динка, конечно, не решится. Рот у бабушки всегда поджат, даже когда разговаривает, поджат, и смеяться она не умеет, и улыбается будто через силу. Мама говорит, это называется “трудная жизнь”. Динке хочется спросить бабушку об этом, но она не решается. Только смотрит и смотрит на острый подбородок, нос с горбинкой, сжатые губы и глаза непонятного цвета.

Динке достались обе конфеты. Она просительно посмотрела на бабушку.

— Бери, бери, — кивнула та. Бабушка Тася сладкого мало ест. Полконфетки утром за чаем, полконфетки вечером. Динка как-то спросила:

— Почему ты конфеты не ешь?

— Как не ем? Ем.

— Ты не так ешь. У тебя вазочка на столе три дня полная стоит.

Бабушка Тася сказала сквозь улыбку:

— Привычки нету.

И объяснять ничего не стала.

Динка не торопилась. Сосала барбариску, смотрела с обрыва на реку и лес и думала про бабушку Тасю. Трудная она, ее бабушка Тася. Динка каждый раз с духом собирается, когда хочет что-нибудь спросить.

“Ну и пусть, — думает она сейчас, сидя на макушке Ясенки. — Зато это теперь МОЯ бабушка”. Динка обвела взглядом лес, реку и горы вокруг. Не было бы бабушки Таси, не было бы у Динки и Легких гор. Динка вздохнула и прислонилась головой к бабушкиному локтю. Ноги гудели у нее от усталости, и гудели шмели над легкогорским разнотравьем.

Динка закрыла глаза и поглубже вдохнула в себя все, что ее окружало, — ведь это тоже была ее новая жизнь.

Новая жизнь

Первое время Динка еще помнила свою настоящую маму. Запах ее помнила, руки в веснушках и деревянную шкатулку, в которой лежали сережки с голубыми камешками, золотое колечко и жемчужные бусы. Еще помнила что-то огромное и очень синее, но что это, не знала. И только повзрослев, поняла, что — море. Как маму звали и что с ней случилось, Дина забыла. Ей было три года, когда ее привезли в детский дом. Она плакала и плакала и все не могла остановиться. Ей задавали глупые вопросы: почему ты плачешь? А она не могла ответить, только звала и звала маму, которая все не приходила. Тогда ей сунули в руки облезлого длинноухого зайца и отвели в изолятор.

Потихоньку, год за годом, затхлый запах зайца вытеснил из Дины запах мамы. Это был чужой запах, детдомовский, сиротский, в нем не было ничего от дома и радости, но ей не с кем было больше поделиться своим непрекращающимся горем, и она ходила везде с этим зайцем, спала с ним и сажала на колени, когда приезжали артисты. Сначала зайца пробовали отнимать, потом перестали. Кому он нужен, старый и облезлый? Еще штук пять точно таких же валялось в игровой комнате.

Когда Дине исполнилось четыре года, она поняла, чего ей хочется больше всего на свете. Иногда к ним приезжала красивая женщина с белой пушистой головой. Она гуляла с ними, играла, иногда подолгу расспрашивала о всякой ерунде, а потом шла к директору и смотрела личные дела. Пушистая женщина занималась усыновлением в Испанию. Звали ее Марина.

С Диной Марина разговаривала уже дважды. Спрашивала, помнит ли она родителей, во что любит играть и как зовут ее зайца.

— Ты похожа на испаночку, — улыбнулась как-то Марина, — такая же смуглая и черноглазая.

Все думали, что Дину скоро заберут в Испанию. И Дина, которой во сне еще изредка, но все-таки снились веснушчатые руки и большое синее море, Дина, которая ни разу не назвала ни одну нянечку мамой, Дина хотела теперь только одного: пусть у нее будет новая мама! Пусть чужая, пусть даже некрасивая, только бы ее забрали домой! Прошло еще два года.

Однажды приехала не Марина, а другая. Она была худая, печальная, с тонкими руками, на которых звенели браслеты. Рядом с ней ходил мужчина. Волосы его топорщились ежиком. Мужчина разглядывал всех ребят, а Браслеты как-то сразу посмотрела на Дину внимательно и уже не сводила с нее больших ласковых глаз. Дина прожила здесь уже три года, она хотела домой. Она робко улыбнулась Браслетам и даже не подозревала, как была похожа в эту минуту на неведомую еще ей бабушку Тасю, которая не умела улыбаться.

Браслеты долго разговаривала с мужчиной-ежиком, а глаза ее все смотрели и смотрели на Дину. Потом они позвали воспитательницу тетю Наташу, а тетя Наташа позвала Дину.

— Диночка, подойди к нам.

Подбежали все, вся группа, но тетя Наташа быстро-быстро увела остальных, а Дина осталась одна напротив этих двух. Браслеты присела перед ней и посмотрела в глаза.

— Тебя зовут Дина, да?

Дина кивнула.

— А меня зовут Катя. А это Сережа.

Дина потрогала браслеты.

— Нравятся?

— А у тебя есть шкатулка?

— Шкатулка? — неуверенно сказала Браслеты. — Нет, но если хочешь, можно будет купить.

Сережа нахмурил темные брови и стал смотреть в сторону, но Браслеты улыбалась. Тогда Дина решила выяснить все сразу.

— Ты из Испании?

— Нет, солнышко, мы из России.

Потом ей сказали, что она может идти к ребятам. Они спорили, но не сильно. А через месяц стало известно, что Динку Алаеву удочеряют.

— Фамилия у тебя теперь будет Хорсова. Дина Хорсова. Согласна?

— Согласна, — еле прошептала Дина. Она вспомнила, как тихо звенят браслеты на руках и как Сережа нежно обнял Катю, уводя к машине.

Она ждала новых родителей почти год. Весь год они приезжали. Особенно часто Катя. Мама. Теперь ее нужно было называть мамой. Она привезла красивые тетради, когда Дина пошла в первый класс, и пенал, какого ни у кого не было, и карандаши, все Дине завидовали. Тогда мама привезла такие всем в классе. Но что-то затягивалось, не получалось.

— Все так сложно. Столько бумаг… — говорила новая мама. Дина ее жалела.

Наконец весной все решилось. И мама приехала веселая. Сказала, что можно собираться, что на следующей неделе они ее заберут. Мама уехала. Динка вцепилась в облезлого зайца. Она не хотела с ним расставаться.

Нянечка Надя ахнула:

— У тебя же все новое будет! Тебя ж домой забирают! Вот ты какая! Задрипанного зайца пожалела! Все у тебя будет, а они-то, они-то остаются! — ее грозный палец ткнулся в кучку ребят. Им не нужен был Динкин заяц, но нянечка Надя требовала справедливости.