Легкий кораблик — капустный листок
Шрифт:
Закон открытого сердца
После большого совета Саша задумался. В дневнике полно было двоек и замечаний. Маме дневник он не показывал — расстраивать ее не хотел. Мама в эту осень очень помолодела, в театры ходить стала, в парикмахерскую, в ателье.
Однажды она спросила Сашу, как дела. Саша ответил:
— Как всегда!
Мама ему поверила. Она всегда ему верила.
— Старайся, Саша. Может быть, в другой город скоро переедем!
Саша удивленно на маму посмотрел, а мама покраснела:
— Разве я старая?
Она никогда с ним так не разговаривала. Всегда она все от него скрывала и была ровной и даже холодной. Саша бросился к маме и обнял ее.
— Самая молодая. Самая красивая!
Мама отстранилась:
— За учебу — сам ответственный. Вон какой вымахал! Завтра придет к нам Иван Данилович — знакомиться будем.
Как услышал он про какого-то Ивана Даниловича, настроение у него упало — это еще кто?
Он искоса взглянул на маму и заметил, что она улыбается. Хлеб режет и улыбается. Давно с ней такого не было. И понял он тогда, что хоть и не хочется ему видеть никакого Ивана Даниловича, но мама-то хлеб режет и улыбается. И чтобы мама всегда так улыбалась, должен он и приход Ивана Даниловича вытерпеть, и двойки исправить.
И от того, что так легко все решалось, Саша повеселел. С песнями достал он бумагу, клей, ножницы и вырезал одиннадцать самолетов, и развесил их на нитках у себя над столом — одиннадцать двоек у него было.
Он сказал себе: «Над городом Ленинградом — вражеская эскадрилья из одиннадцати самолетов. Враги бомбят город и один дом. В том доме — две маленькие девочки и один болтун с длинным языком. Его-то не жалко, да маленькие девочки… На перехват выходит летчик Александр Федоров, который в смертельной схватке сбивает несколько врагов!..»
И это значило, что назавтра он должен исправить хотя бы одну двойку.
Назавтра пришел Иван Данилович, который оказался настоящим летчиком. Саша весь вечер молчал, а Иван Данилович весь вечер рассказывал.
— У меня дочка есть! — сообщил Иван Данилович под конец. — Как ты на это смотришь?
— Грудная? — спросил Саша, вспомнив, как они с Борькой трясли коляску.
— Почему грудная? — засмеялся Иван Данилович. — Ей пятнадцать лет.
— А-а!
— Ну так как? Будем все вместе жить?
— А мама?
— И мама, и я, и ты, и Лена, а?
— Не знаю! — сказал Сашка. — Я еще над этим не думал!
— Ну подумай! Хорошо подумай! — сказал Иван Данилович и посмотрел на маму. Он собрался уходить — мама вышла его провожать.
Когда мама вернулась, Саша притворился спящим. Мама скоро заснула, а Саша долго думал: почему он мучается из-за того, что старого друга потерял? Почему ему так тяжело к новым людям привыкать — вот и к Ивану Даниловичу? Прямо в штыки он встречает новых людей — хотя бы Любовь Ивановну! Все ребята к ней давно привыкли и полюбили ее, а Сашу все тянуло к Анне Кирилловне. Все не мог он смириться, что на ее место встала другая учительница. И поэтому другая учительница ему не нравилась. Все у нее не так, как у Анны Кирилловны. И поэтому он
Ему стало невыносимо стыдно — хоть вставай и беги сейчас просить прощения. С мыслью о том, что завтра он станет другим, Саша уснул.
На следующий день на большой перемене к нему подошла Нина Петрова. Вообще-то она ему нравилась — один раз он даже ее портфель нес — но сейчас было не до девчонок!
— Федоров! Ты двойками и поведением подводишь наше звено. Мы — на последнем месте по маршруту в страну знаний.
— Ну и дальше что?!
— Исправляйся!
— Да ну?
— Теперь насчет лома. Ты не собираешь.
— Хватит с меня прошлого года!
— Лом всегда нужен! — строго сказала Нина Петрова и в упор посмотрела на Федорова. — Ты пионер, и это — твой долг!
— Конечно, долг! — поддержал звеньевую Цаплин. В его кармане лежала записка: «Игорь! Помоги мне, пожалуйста, в сборе лома!»
Цаплин был наверху блаженства: шутка ли — записка от Петровой!
— И бумагу надо собирать! — добавил Венька, сжимая в кулаке другую записку: «Веня! Помоги мне, пожалуйста, в сборе бумаги!»
— Вы что, не в себе?! — спросил приятелей Саша.
— Сказано тебе — лом всегда нужен! — рассердился Цаплин.
— И бумага, — добавил Венька.
На уроке Федоров получил записку: «Саша, давай с тобой дружить. Н. Петрова».
Он ответил: «Ладно. Только я скоро уезжаю навсегда».
Ему вдруг захотелось уехать от всех сию же минуту. Пусть без него попляшут — вспомнят тогда Федорова. Не только плохим он был…
Вторым уроком была математика. Саша пошел к учительской. В учительскую входили и выходили учителя, и он отметил, что их Любовь Ивановна — самая красивая…
— Ты кого ждешь, Федоров?
— Вас! Вас я жду!
Они отошли в сторону, а Федоров все смотрел на Любовь Ивановну, словно увидел ее впервые, и Любовь Ивановна вдруг смутилась, одернула серый свой костюмчик и сказала:
— В чем дело, Федоров?
А у него в голове туман какой-то сделался — то ли от волнения, то ли от чего-то еще. Он начисто забыл, что хотел сказать.
Любовь Ивановна смотрела на него с тревогой и ждала. Этот Федоров вел себя странно, а лицо у него удивительное было. Вообще у всех ее мальчишек лица удивительные, а у этого — самое удивительное: что ни скажет — всему поверишь…
— Так в чем дело, Саша?
— Извините меня, Любовь Ивановна! — в отчаянии сказал он, вдруг понимая, что никогда ему не высказать того, что хотелось.
Любовь Ивановна очень удивилась: ничего не случилось такого, за что следовало прощения просить.
— За что, Федоров?
— Сами знаете! — ответил он и понес какую-то несусветную историю про себя, Красномака и Стародубцева. Сюда же он примешал какого-то Ивана Даниловича и Анну Кирилловну.
Почти с испугом смотрела на него Любовь Ивановна, поражаясь тому, как быстро и взволнованно он говорит.