Лекарство против страха. Город принял!..
Шрифт:
Я сказал Чигаренкову:
— Посветите мне, я перепрыгну здесь, так быстрее получится, а вы поезжайте в объезд к дому.
Водитель включил большой свет, он струился голубоватыми каплями дождя. Я разбежался, изо всех сил оттолкнулся и перелетел через черноту канавы, упал, встал и в свете автомобильных фар увидел Позднякова.
Почему-то он шел не от дома, а к дому, и прямо перед ним мне видны были четкие силуэты двух мужчин. Он как-то странно приседал, широко разводя руками, словно кур загонял, и я слышал, он что-то кричал им, но слов разобрать не мог. И я бросился к нему.
Они пятились от Позднякова по асфальтовой дорожке — им бежать было некуда, да, видно, они и не собирались бежать, а пятились, чтобы выбрать момент удобнее — завалить Позднякова уже насовсем. Потом они решились: один из них пронзительно крикнул, и бросились они на Позднякова одновременно, и расстояние между нами было ерундовское — метров пятьдесят, но мне его надо было еще пробежать, и эти несколько секунд превратились в вечность. Поздняков присел и сбил одного с ног, но второй ударил его по голове, и даже отсюда, на бегу, я слышал этот надсадный мясницкий «хэк!», с которым обрушился удар на голову участкового. Поздняков удержался, не упал, широким замахом отшвырнул его. Мне было видно, как что-то черное залило лицо Позднякова, будто разбился об его голову пузырек с чернилами, и не сразу догадался, что кровь в темноте черная.
Рукавом смахнул Поздняков кровь с лица и, перехватив руку бандита, ударил его, подтянул к себе ближе и уже не отпускал. Он дрался с бандитами, как работал, — по-крестьянски спокойно, аккуратно, не допуская в этом ответственном деле ни малейшего разгильдяйства, он молотил их сложенными вместе кулаками, как цепом, потом расшвырял по дорожке, и главной его заботой было не дать им встать одновременно, поэтому как только один из них приподымался, то сразу же получал чудовищной тяжести размашистый, совсем не боксерский и не самбистский удар, валивший снова в грязь, на дорожку.
— Пистолет! Пистолет у них! — кричал я ему истошно на бегу.
Поздняков завалил в этот момент второго, провел ладонью по лицу, взглянул на залитые кровью руки и спокойно сказал:
— У меня он. А не у них. Побаловались — хватит… — и показал мне тускло блеснувший вороненый «Макаров».
Появился Чигаренков на машине. Поздняков поднял с земли за ворот коренастого бандита и сказал:
— Пивца не хочешь? А то поднесу. Мать твою… сволочь!
Подъехал автобус МУРа, оперативка из сто шестьдесят седьмого отделения, на пустыре стало шумно, из окон дома высовывались жильцы, сновали какие-то люди, милиционеры рассаживали задержанных по машинам, эксперт-медик перевязывал Позднякову голову, завывали моторы, и меня вдруг охватило ощущение радостной пустоты, чувство свободы и выполненных каких-то не очень даже понятных, но очень важных обязательств.
Арестованных допрашивали одновременно в нескольких кабинетах. От возбуждения и усталости у меня было странное состояние — кружилась голова, шумело в ушах, шатало как пьяного. Я присаживался на стул рядом со следователем, слушал несколько минут допрос, потом вставал и шел в другой кабинет, выходил на лестничную клетку, где стоял одинокий, забытый всеми в суете и суматохе Поздняков в белой марлевой чалме, невозмутимо куривший свои сигаретки «Прима». Что-то он говорил мне, но из-за гула в ушах я плохо слышал. Пожал ему руку и пошел к себе. В коридоре встретил Шарапова — не утерпел, тоже приехал. Он мне сказал что-то, но, как в немом кино, я уловил лишь беззвучное шевеление его заветренных губ. Гудели, гудели на разных нотах голоса…
— Мой брат Степан Танцюра работал экспедитором в артели «Рыболов-спортсмен». Он знал все их махинации и рассказал о них Борису, который придумал шарашить семьи осужденных…
— Борис показал мне незаметно участкового. Я подошел и предложил ему билет. Когда в перерыве я вышел, меня под трибуной уже ждал Борис с отравленным пивом. Еще предупредил: «Смотри не перепутай»…
— Мы с Колькой Танцюрой дотащили под руки его до газона и там бросили под кустами. Мне показалось, что он уже умер…
— Борис попросил меня достать ему химикат, разрушающий бумагу, а я ему дала смесь с перекисью бензоила, которая на свету активно окисляет целлюлозу…
— Борис объяснял, что потерпевшие боятся милиции больше нас и заявлять о разгонах не станут…
— Борис дал мне адрес дома и номер красного «жигуля» и велел приклеить в паз заднего буфера пакетик. Я и приклеил ночью…
— Где искать татарина этого, Рамазанова, нам написал из колонии Степан Танцюра. Мы за его женой и протопали на дачу, в Кратово…
Я притворил за собой дверь в кабинет, сел за стол и почувствовал, как усталость навалилась на меня океанской толщей. Плыли в голове какие-то лица, слова, беззвучно разговаривал со мной Лыжин, жаловался мне Благолепов, искал поддержки Хлебников, бесновался Панафидин, щебетала жена его Ольга, скрипел зубами почерневший от горя и унижения Поздняков, и рушилась на глазах каменная стена несокрушимой души Ани Желонкиной, в немом ужасе плакала возлюбленная Лыжина.
Возлюбленная Лыжина…
Вот отсюда началась много лет назад эта история. С ее любви и ее болезни идет отсчет времени. Она дала Лыжину силы и дерзость. А я ее никогда не видел. Женщину, ради которой ученый сделал великое открытие.
Пройдет какое-то время, заводы начнут выпускать миллионы таблеток в цветных упаковках, и люди станут их глотать после работы, во время ссоры с женой, нейтрализуется лишний адреналин в крови, нервы утихнут, люди станут спокойнее.
Но ведь тридцать лет назад, когда оперативник Володя Шарапов внедрился в «Черную кошку», наводившую на всех ужас, ведь тогда еще и самого понятия «транквилизатор» не существовало…
И не было лекарств против страха, когда старший Панафидин, полный надежд и планов, которые свершились бы, произнеси он: «Отрекаюсь!» — нашел в себе силы сказать: «Пусть „да“ будет „да“, а „нет“ — „нет“!» — хотя это стоило ему кафедры, будущего, сына…
И Поздняков не глотал сегодня таблеток, когда бросился на двух вооруженных бандитов…
И Лыжин не принимал никаких транквилизаторов, когда оставил панафидинскую лабораторию, научную карьеру и заперся у себя, чтобы любой ценой получить метапроптизол…
А Хлебников? Разве он, зная, что ошибка может убить друга, похоронить открытие и уничтожить его самого как врача, разве он надеялся на седуксен?..
Значит, есть еще какое-то лекарство против страха, которое в колбе не получишь?