Лекции по истории древней церкви
Шрифт:
Евсевиане не могли быть довольны таким оборотом дела и немедленно приняли свои меры. Евсевий около этого времени перешел из Никомидии в Константинополь, вытеснив Павла, преемника Александра. Для александрийских ариан рукоположен был Секундом Птолемаидским в епископы, по замыслу Евсевия, ученик Ария Пист. Евсевиане вступили в общение с ним и пытались привлечь к тому же и других епископов. Против Афанасия они выступили с рядом обвинений и перед Константием, и перед другими августами. Ему ставили в вину какие — то волнения, происшедшие в Александрии незадолго до его возвращения вовсе не по церковным делам, заявляли о незаконности будто бы самого поставления его на Александрийскую кафедру, возобновляли обвинения по делу Арсения и по делу Исхиры, обвиняли, наконец, в утайке им пособия, какое выдавалось от императора александрийским бедным. Афанасий разъяснил энцикликой, что за личность представляет из себя Пист. Собор египетских епископов (ок. 100 человек) дал в особом послании обстоятельное опровержение всех обвинений, возведенных на самого Афанасия. Афанасий, со своей стороны, писал оправдательное письмо Константу, вероятно и другим императорам.
Случилось, что когда послы от Евсевия, пресвитер Макарий и диаконы Мартирий и Исихий, прибыли в Рим к папе Юлию с приглашением написать общительную грамоту Писту и с мареотскими протоколами, как уликой против Афанасия, прибыли сюда же вскоре и послы от Афанасия. Макарий так испугался встречи с ними, что поспешил ночью бежать из Рима, несмотря на болезнь. Диаконы относительно Писта должны были признать, что он еретик и поставлен также еретиком. В обвинениях против Афанасия они оказались совершенно безответными и из своего затруднительного положения нашли выход только в том,
Папа Юлий послал на Восток пресвитеров Елпидия и Филоксена и определил в своем послании срок, когда восточные должны были прийти на собор, о котором просили раньше послы восточных. Евсевианские епископы после всего сделанного ими всего менее могли последовать приглашению папы Юлия. Легатов его они задержали долее назначенного для собора срока, до января. Собравшись в Антиохии в конце 339 г., они написали ответ Юлию. В ироническом тоне они говорили о величии Римской кафедры, которое для них, однако, имеет мало цены, так как они судят о епископах не по значению городов, где они живут. На собор они, по их словам, не нашли нужным являться, потому что утвержденное на одном соборе незачем перерешать на другом: притом срок для собора назначен слишком краткий и время для этого теперь неудобное ввиду войны с персами. Юлия они обвиняли в том, что он возбуждает раздор между Церквами, принимая в общение низложенных на Востоке епископов — Афанасия и Маркелла, и ставили ему альтернативу: «Избирай общение или с Маркеллом и Афанасием, или с нами». Этот ответ они отправили с легатами папы. На Западе приняли первую половину альтернативы, что означало формальный разрыв с Востоком. Осенью 340 г., после того как Афанасий уже полтора года пробыл в Риме, здесь состоялся, наконец, собор, на котором присутствовало более 50–ти частью западных, частью некоторых восточных епископов. Афанасий и Маркелл были оправданы и признаны вполне заслуживающими общения. Юлий от имени собора отправил обширное послание Дакию (Дакию Кесарийскому?) и Флакиллу, Наркиссу, Евсевию, Марию, Македонию, Феодору и другим, писавшим с ними из Антиохии. Послание это считается образцовым в дипломатической переписке как по своему спокойному и выдержанному тону, исполненного сознания автором своего достоинства, так и по тому искусству, с каким папа опровергает аргументы своих адресатов.
Неуместная ирония их письма приводит его в недоумение; по его словам, когда он после долгого ожидания, не одумаются ли писавшие, сделал его известным другим, все почти отказывались верить, чтобы что — либо подобное могло быть написано восточными. Приглашением на собор они вовсе не должны были оскорбляться, и все предлоги, по которым они уклоняются от собора, не выдерживают критики. На великом Никейском соборе предоставлено право позднейшему собору подвергать рассмотрению решения более раннего собора. И не им бы говорить о ненарушимости соборных постановлений, когда они принимают в общение анафематствованных в Никее ариан или когда епископы у них позволяют себе переходить с одного места на другое — лучшее (намек на Евсевия), хотя они и заявляют, что они судят епископов не по величине городов. То, что говорят они о краткости срока или каких — то неудобствах, представляет не более как пустые отговорки, равно как и странное их заявление, почему письмо папы адресовано было только на имя евсевиан и от его только имени (Ath. Apol. contra аг. 26,1): к нему обращались именно евсевиане, им он и писал, причем выражал мнение и других епископов в Италии. Не принять в общение Афанасия было невозможно. Мареотские протоколы явно односторонни и противоречивы, и в пользу Афанасия говорят и письма всех египетских епископов, и устные показания прибывших из Египта лиц; напротив, поставление и насильственное введение в Александрию Григория является нарушением всяких канонов. Маркелл оказался исповедующим правую веру, согласную с учением Церкви, и о нем, как противнике арианской ереси, свидетельствовали римские легаты, бывшие на соборе в Никее. Не было причины и ему отказать в общении и не считать его епископом. Пусть же восточные позаботятся о том, чтобы у них самих не совершалось ничего против канонов, и да не производят они смут и разделения в Церкви. С жалобами на притеснения пришли в Рим не только Афанасий и Маркелл, но и многие другие епископы; в Египте доныне подвергаются жестоким гонениям епископы и пресвитеры, не присоединяющиеся к Григорию и арианам. Кого же в действительности нужно считать виновным в возбуждении раздоров — гонителей ли, или заступающихся за гонимых? И можно удивляться, каким образом восточные еще хвалятся в своем письме, будто у них теперь водворилось в Церквах единомыслие. В заключение папа опять приглашает восточных прийти, если они желают, и представить против обвиняемых улики, ибо последние готовы отвечать им. Пусть они напишут об этом, и тогда снова можно будет созвать собор. Во всяком случае, в таких важных делах, как суд над епископами апостольских кафедр, нужно было поступить согласно с церковным правилом и обратиться к голосу и Западной церкви . «Почему же нам не писали об Александрийской церкви? Разве вы не знаете, что утвердился обычай писать сначала нам и уже таким образом постановлять, что следует? Поэтому, если что — либо оказалось дающее повод к подозрению в епископе той Церкви , надлежало написать к здешней Церкви; между тем ныне, не уведомив нас и распорядившись по своему произволению, хотят, однако, заставить и нас быть соучастниками решения без расследования дела» (см.: Ath. Apol. contra аг. 35, 3–4).
Письмо Юлия послано было на Восток через комита Габиана, что указывает, по — видимому, на участие в церковных делах гражданской власти. Оно действительно затрагивало своим содержанием и евсевиан, которых папа почти прямо называет единственными виновниками всех смут (Ath. Apol. contra аг. 34,2 и 5: … ' ), но вместе и других восточных, позволявших евсевианам руководить собой. Ответом со стороны восточных на письмо были, по — видимому, постановления Антиохийского собора 341 г. Он созван был собственно по поводу освящения более уже 10–ти лет строившейся и теперь лишь оконченной церкви в Антиохии; отсюда обычное название его собором , «при обновлении». Собор, согласно показанию Афанасия, был не позже 1 сентября 341 г.; по Сократу, не раньше 22 мая (Socr. . . 2,8: пятый год по смерти Константина Великого). На нем присутствовали более 20–ти епископов. Председатель был, вероятно, Флакилл Антиохийский;
Отцы собора признали всю силу за известными указаниями в послании Юлия, но не находили возможным соглашаться с Римом во всем. Отсюда постановления собора имеют двойственный, так сказать, характер. Эту двойственность можно прежде всего заметить в канонических постановлениях. Как бы ответом на упрек папы восточным в неуважении к Никейскому собору является до некоторой степени первое правило против нарушающих определение «святого и великого собора» о Пасхе. Отцы собора признают далее справедливость указания Юлия на незаконность переходов епископов с одной кафедры на другую и подтверждают «прежде сделанное определение», запрещавшее подобную практику (21–е пр. = 13–е Апостол., 15–е Никейского собора), несмотря на то, что оно служило к осуждению самого Евсевия, присутствовавшего на соборе. Но, с другой стороны, они решительно восстают и против практики самого Юлия в отношении к Афанасию и Маркеллу, поскольку он принял последних в общение до формального восстановления их низложившими их восточными епископами. В 4–м правиле (ср. 27–е Апостол.) утверждается, что если епископ, низложенный собором, не придает значения этому низложению и будет продолжать действовать как епископ, он лишается надежды на восстановление и права на защиту себя на другом соборе; все же вступающие в общение с ним отлучаются от Церкви, в особенности, если они вступили в общение, будучи хорошо осведомлены о произнесенном раньше против подобных лиц решении. Правило, очевидно, прямо направлено, с одной стороны, против Афанасия и Маркелла, с другой — против Юлия.
Характером подобной же двойственности отличается и положение, занятое антиохийскими отцами в дипломатическом отношении. Указание на общение с еретиками — арианами должно было неприятно действовать на них, и им нужно было попытаться так или иначе оправдать себя. Но в то же время Маркелл, которого принял под свое покровительство вместе с Афанасием Юлий, провозгласив его православие, был для них несомненным еретиком. И если Никейский символ имеет смысл, какой должен был влагать в него этот его защитник, а Юлий и Афанасий с ним соглашаются, для восточных казалось невозможным принять и сам Символ. Они признавали авторитет канонических постановлений Вселенского собора, но догматическую формулу его находили нужным заменить новой. Неустойчивость их самих обнаруживалась при этом в том, что вместо одной формулы они издали три, а принята была в конце концов на Востоке четвертая, собору собственно не принадлежащая. «Так как им постоянно приходилось выслушивать от всех обвинения в ереси, — замечает св. Афанасий, — они пишут (на соборе) неодинаково, то так, то иначе» (Ath. De syn. аг. 22, 2). В первой формуле протест против арианства и антимаркеллианская тенденция выражены довольно слабо. Вторая может служить свидетельством противоарианского, хотя и не никейского, образа мыслей антиохийских отцев. В третьей с особой решительностью заявляется протест против маркеллианства.
Относительно первой, бесцветной и неопределенной формулы, полагают, что она вышла из — под пера евсевиан. Ничего, свидетельствующего об отвержении арианства, в ней собственно нет. Авторы отстраняют лишь голословно, тоном обиженных, тот упрек, что они следуют Арию. «Мы вовсе не сделались последователями Ария; да и как нам следовать пресвитеру, когда мы епископы? И мы не приняли никакой иной веры, помимо преданной от начала. Наоборот, мы, подвергнув расследованию его веру, приняли его, а не ему последовали. Можете знать об этом из нижеследующего изложения ». Но исповедуемая далее вера «во единого Сына Единородного, прежде всех век сущего и сосуществующего родившему Его Отцу» по своей неопределенности нисколько не уступает вероизложению самого Ария и Евзоия, которое было ими подано Константину. О вочеловечении Сына не говорится, а только по — ариански — о принятии плоти . Против Маркелла направлены слова: «и пребывающего вовеки Царя и Бога» (Socr. . . II, 10).
Вторая формула есть так называемый «лукиановский Символ»; по крайней мере, по Созомену (Soz. . . Ill, 5, 9), издавшие ее и принимавшие приписывали ее мученику Лукиану. По Иларию, она была выдвинута на соборе, когда «один из епископов подвергся подозрению в неправомыслии» (Hilar. Liber de syn. 28: cum in suspicionem venisset unus ex episcopis, quod prava sentiret). Заимствованное Астерием из этого Символа выражение о Сыне как «неотличном образе» Отца, между прочим, вызвало критику Маркелла и было защищаемо Акакием. Отсутствие в Символе замечания о вечности Царства Христова против Маркелла может, кажется, свидетельствовать о существовании Символа еще до выступления Маркелла со своим учением, хотя анафематизмы к нему присоединены, несомненно, собором. Учение о Сыне Божьем здесь провозглашается во втором члене самое высокое, какое возможно для богослова — оригениста. «И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Его Единородного, Бога, Им же вся (быша), рожденного прежде всех от Отца, Бога от Бога, целого от целого, единого от единого, совершенного от совершенного ( , , ), Царя от Царя, Господа от Господа, Слово живое, Премудрость живую, Свет истинный, Путь, Истину, Воскресение, Пастыря, Дверь, непревращаемого и неизменяемого , неотличный образ Божества, сущности и воли, и силы, и славы Отца ( , ), перворожденного всея твари, сущего в начале у Бога, Бога Слова , по сказанному в Евангелии: "и Бог бе Слово, Им же вся быша и в Нем же всяческая состоятся" (Ин. 1,1–3; Кол. 1,17)». Наименования Сына: а) «совершенным» и «неизменяемым» и б) «неотличным образом сущности Отца», если брать их в их прямом смысле, заключали отрицание арианской доктрины. Однако впечатление, производимое высоким тоном этого исповедания, значительно ослабляется присоединяемым к Символу рассуждением о действительном различии лиц Св. Троицы в духе ясно выраженного оригеновского субординационизма: имена Отца, Сына и Св. Духа «точно обозначают свойственную каждому из именуемых ипостась и достоинство и славу, так что по ипостасному бытию здесь тройственность, по взаимному согласию — единство» ( , ). Предполагается несогласное с Никейским учением о единосущии: а) различие Лиц по достоинству и славе и б) единство только по согласию воли, следовательно, не по существу. Анафематизмы в конце Символа против тех, кто стал бы говорить, 1) что было «время и век» до рождения Сына и 2) что «Сын есть создание, как одно из созданий» ( , , ), не представляли никакой опасности для арианства; они легко могли быть приняты и самим Арием (см.: Socr. . . II, 10; ср.: Soz. . . Ill, 5, 8).
Неизвестно, какие обстоятельства вызвали происхождение еще третьей формулы. С нею выступил на соборе Феофроний, епископ Тианский, но под нею подписались и все другие отцы. Противоарианская тенденция обнаруживается в ней до известной степени в исповедании веры в Сына, как «Бога совершенного от Бога совершенного» ( , ). Но тем решительнее отвергается маркеллианство. Помимо слов и находящегося в Символе далее выражения «и пребывающего вовеки» , маркеллианство прямо анафематствуется в конце Символа за его савеллианский характер. «Если же кто учит или мыслит несогласно с этой верой (изложенной в формуле, ср. выше выражение ), да будет анафема, и кто держится учения Маркелла Анкирского, или Савеллия, или Павла Самосатского, да будет анафема, и он, и все находящиеся в общении с ним». Таким образом, если Юлий подлежал отлучению, по суду Антиохийского собора (4–е пр.), за общение с низложенными на Востоке Афанасием и Маркеллом, то он подвергался еще анафеме за общение с Маркеллом как еретиком.