Ленинградский фронт
Шрифт:
Советское командование учитывало возможность самостоятельного отвода немецких войск. На этот случай разрабатывался специальный вариант наступательной операции под названием «Нева-1». Но, не дождавшись отхода, пришлось действовать по плану «Нева-2».
Наступление началось с небывалой по мощи артподготовки. 2-я ударная армия атаковала в направлении Ропши. На следующий день с Пулковских высот ударила 42-я армия, в центре которой наступал 30-й гвардейский корпус генерала Симоняка. После операции «Искра» Симоняк получил прозвище «генерал-прорыв». В первый же день его корпус врезался в немецкую оборону на 5 километров. Командующий 18-й армией Линдеман понимал, что его войска под угрозой окружения и теперь умолял Кюхлера разрешить отойти как можно скорее. Кюхлер, выждав сутки, дал приказ отступать. Ночью 18 января корпус Симоняка штурмовал самый сильный узел обороны — Воронью гору. Уже на рассвете над горой подняли красный флаг. Утром 20 января части 2-й ударной армии и 42-й армии встретились в районе Ропши. Петергофско-Стрельнинская группировка немцев была уничтожена. Тысяча солдат и офицеров вермахта сдались в плен. Захвачены танки и артиллерия, обстреливавшие Ленинград. Освобождены Петергоф, Стрельна и Красное Село. В этот же день войска Волховского фронта вошли в разрушенный Новгород.
Утром 20 января части 2-й ударной армии и 42-й армии встретились в районе Ропши
Впрочем, окружить крупные силы противника так и не удалось. Из Новгорода немцы вывели с огромными потерями 3 дивизии, кавалерийскую бригаду, эстонский и латышский батальоны. В окружении в районе Ропши оказались 2 немецкие дивизии. Но и они совершили прорыв на юг. С боями удалось прорваться и немецким войскам, окруженным под Пушкиным. Командир 26-го армейского корпуса получил за этот подвиг Дубовые листья к рыцарскому кресту.
21 января войска Ленинградского и Волховского фронтов развернули наступление на Лугу, обходя фланги немецкой 18-й армии. Под угрозой окружения, войска вермахта спешно отходили на запад. 18-я армия потеряла две трети боевой мощи. Командующего группой армий «Север» фон Кюхлера, который предупреждал о катастрофе, Гитлер отправил в отставку. Вскоре его
ВОСПОМИНАНИЯ:
Ипатов Валентин
14 января 1944 года по сигналу о начале наступления потянулись наши танки. Я сидел за радиостанцией и слышал, кто где находится, как идет движение, кто подорвался. Когда подъехали к немецкой передовой, за 10 минут подбили 5 наших танков, их надо было ремонтировать и эвакуировать. Наша артиллерия в 9:30 начала массированный налет, и продолжался он 60 минут. Сперва стреляли «катюши», потом — кронштадтские форты из 305-миллиметровых орудий.
Артиллерия скосила все деревья, под которыми немцы разместили свои противотанковые пушки. Они перед боем рыли окоп, оставляли небольшой просвет и маскировали орудия. Снаряды, которые могли поразить их, ударялись о стволы деревьев. Поэтому немцы сохраняли живучесть.
Наш командир Ковалевский Анатолий вышел и показывал дорогу, где пройти танкам. По радиостанции его спрашивают: «Куда же двигаться? Ничего не видно». Он говорит: «Вот как мой танк направлен, так и двигайтесь».
К ночи взяли Послелесье, начали двигаться в направлении Жеребяток, сейчас этого поселка нет, там только строения совхозные. Жеребятки мы взяли ночью — прошли за день 3–4 километра.
Самые тяжелые потери понес из-за неподготовленности 204-й полк. Он, когда брал Порожки, из-за того, что не было технической разведки, потерял 19 танков и 4 танка в Черной речке утопил. В Порожках мы потеряли 500 человек. У нас был наблюдательный пункт на высоте 105 метров. Там находились Федюнинский и все командиры Ленинградского фронта, которые участвовали в этой операции. Немец начал контратаку. Я стоял рядом с моим товарищем Димой Ползиковым. Где-то далеко разорвался снаряд, а он упал. Оказалось, осколок попал ему в мозжечок, погиб на месте.
Потом были бои за высоту «142» около Кожериц. Пехота уже захватила эту высоту, но немцы контратаковали и взяли ее обратно. Командир 98-й дивизии дал команду лыжникам обойти ее, и с помощью танков и пехоты нашей бригады эту высоту взяли. Она была последним подготовленным укреплением в полосе немецкой обороны.
Мы повернули налево, на Ропшу, до Ропши шли 6 дней. Немцы разумно оборонялись, на высотках и в населенных пунктах они чаще всего занимали круговую оборону, с окопами полного профиля. Наступать нам было непросто — танки с трудом одолевали полутораметровые сугробы. Но тем не менее, мы потихоньку продвигались, брали один опорный пункт, другой…
В ночь с 17 на 18 января наши войска захватили Ропшу. Приехали генералы, меня по рации вызывают, говорят: «Надо командира бригады, тут приехали зафиксировать момент окружения Петергофской группировки немцев». 20 января мы встретились с 42-й армией Ленинградского фронта. Мы их танки сперва приняли в темноте за немецкие, а потом смотрим — силуэт наш.
Петергофская группировка была разгромлена, и в честь победы на этом участке Сталин приказал части, участвовавшие в операции, именовать Ропшинскими. Сейчас в этом месте стоит танк 222-й танковой бригады.
После Ропшы мы пошли в направлении на Кипень, там немцы контратаковали, был очень сильный минометный огонь. Причем я впервые увидел то, что у нас называли «ишаками» — миномет из 10 стволов. Он так своеобразно скрипел, за что его и называли «скрипач» или «ишак».
Я был ранен, привезли меня в госпиталь. Я поразился, какие мастера эти врачи. Там палатка, в ней так тесно, что еле-еле можно пройти. Я лежу, мне делают операцию, рядом другому бойцу осколок удаляют, он ему по всем ребрам прошелся. Смотрю: ему такими согнутыми вилками рану раздвигают.
У меня кость была задета, рана — 6 на 18 сантиметров, и меня отправили в Ленинград. В госпиталь положили, операцию сделали, вырезали 34 кусочка, через день — в баню рану прогревать.
Беляев Павел
Когда шли бои под Нарвой, наши части захватили один бронетранспортер, на котором стоял смонтированный шестиствольный миномет, как у нашей «катюши». Миномет убрали, и мы использовали бронетранспортер для эвакуации раненых.
Мне оказала очень большую помощь Фаина Павловна Лаврова, которая командовала девочками-медиками. Сколько у них было храбрости, мужества! Я как-то сказал, что если бы наша часть состояла в большинстве из девушек, то победа была бы раньше. Не было случая, чтобы по вине медицинской службы не оказали своевременной помощи, не было эпидемических заболеваний.
Под Нарвой я первый раз увидел пленных немцев. Смотрю: идет группа. Холод — 37 градусов мороза, у них курточки серого мышиного цвета, утепленные, правда. Ботинки вставлены в галоши, плетенные то ли из соломы, то ли из лыка — эрзац-валенки называются. На головах пилотки, а сверху пилоток шали.
Один из пленных оказался русским. У нас девочка, санитарный инструктор, узнала его. Говорит: «Мы вместе с ним работали на заводе». Она стала задавать ему вопросы, но он не отвечал, стыдно было.
Коршунов Александр
Началась сильная пальба. Впереди Пулковские высоты все в огне, и ракеты сыплются прямо кучами. Нам дали команду — идти за танками. Сначала в Пулково, потом в деревню Виттолово. Там бои были сильные — Виттоловский котел, очень много солдат погибло, но немцев оттуда выгнали. Потом мы шли на Гатчину, сам город обошли у Вороньей горы. Тут мы остановились немножко, передохнули и нам сказали забираться на гору. Я прямо с пулеметом шел. Плачу, устал тащить его, а идти надо. На ночь мы остановились в большом противотанковом рву, утром должны были идти в атаку. Ночь была лунная, светлая, смотрим: немцы идут, два эшелона. Командир подбегает ко мне, говорит: «Пулеметчик, давай огонь». Я отвечаю: «Товарищ командир, не могу, ну не стреляет, замерз совсем». А он на меня кричит: «Я тебя застрелю, если сорвешь мне бой». Что делать? Ну, я взял, пописал на пулемет, и он заработал. Немцы отступили. Наши кричат: «Вперед, в атаку!» Все побежали. Так добрались до Сусанино. Там переночевали и рано утром, еще темно было, пошли на Вырицу. В Вырице сразу всех кинули в бой. Немцы отходили. В некоторых районах завязывались сильные бои, нам очень доставалось там. Бились за каждую деревню, за каждый огневой пункт.
Мой самый тяжелый бой — это освобождение Ленинграда. Много там погибло и наших, и немцев. Мы штурмовали, они шли на нас, мы стреляли в них из траншей, из землянок. Там все так перемешалось, что жуть стояла.
Широкогоров Иван
Я попал в 30-ю гвардейскую танковую бригаду [48] , в мотострелковый батальон сначала командиром взвода, потом стал командиром роты. С этой бригадой пошел 15 января 1944 года от Пулковских высот на Красное Село, дальше — на Русско-Высоцкое, оттуда — на Красную Мызу, там бригада получила задание перерезать отступление немцев из Гатчины в Прибалтику, занять населенные пункты Большие Губаницы и Волосово. Мы пришли уже под вечер в Губаницы. Завязался жестокий бой. Мы шли в атаку вместе с танками. На каждом танке разместились автоматчики, как второй экипаж. Деревня горела, и мы были освещены, как будто днем. А когда летит на тебя рой трассирующих пуль, хочешь, не хочешь, но испытываешь страх. Наш командир бригады полковник Хрустицкий дал команду: «Делай, как я!» и устремился в бой. Его танк подбили, Хрустицкий сгорел вместе с экипажем. Губаницы и Волосово мы взяли в 9 часов утра 27 января. Битва была ожесточенная. Мы в этом бою потеряли много машин, из 43 танков Т-34 осталось всего 19. Хрустицкому Владиславу Владиславовичу посмертно присвоили звание Героя Советского Союза.
Муштаков Порфирий
Новгородско-Лужская операция начиналась так: главный удар — севернее Новгорода, с нашего плацдарма западнее реки Волхов. Второй удар, одновременно с первым, — с юга. Это не мощный удар, но очень эффективный. «Катюши» дали такие залпы, которых фашисты просто не ожидали. 14 января по единому стратегическому замыслу Волховский и Ленинградский фронты начали наступление. 2-я ударная армия была переброшена на Ораниенбаумский плацдарм, и тоже начала наступление. Фашисты стали метаться, но было уже поздно.
Я наблюдал, как «катюши» били по опорным пунктам. Представляете, тысячи снарядов вылетели за какие-то минуты. Все горело, разрушалось. И когда я за передовым танком двигался и опорные пункты рассматривал, это была картина… Поражение немцев было потрясающим.
Мне приходилось допрашивать одного гауптмана — капитана, командира разведывательной бригады. Он перенес наш массированный огневой удар реактивных систем и ствольной артиллерии. Когда я его спрашивал, как он это пережил, он схватился за голову и сказал: «О! Что-то страшное, что-то страшное. У вас и бог за Сталина!» Я ему говорю: «Варум? Найн-найн. Их бин атеист».
48
30-я гвардейская танковая бригада. Преобразована 7 февраля 1943 года из 61-й танковой бригады. При освобождении Ленинграда бригадой командовал полковник Хрустицкий Владислав Владиславович, погибший в боях 26 января 1944 года.
Белоусова Татьяна
В 1944 году, после снятия блокады Ленинграда, наша дивизия получила название Красносельская, а полки стали именоваться Ленинградскими.
Перед решительным боем была такая артподготовка, что мы все оглохли. После нее как-то быстро мы стали двигаться.
Было 3 замечательных дня, которые сохранились в моей памяти. Это 12 января, когда прорвали блокаду Ленинграда, 14 января, когда полностью сняли блокаду, и 9 мая, когда кончилась война. Это самые счастливые дни во время войны. Все с ума сходили, прыгали, радовались, целовались. Стреляли в воздух из чего только возможно было. Обнимали друг друга.
Новоселов Николай
Я участвовал в снятии блокады Ленинграда на Ораниенбаумском пятачке со 140-й бригадой ПВО. Командовал ею тогда майор Бушков Анатолий Николаевич. Позже он стал генерал-полковником, чудесный человек был, хороший командир. После освобождения Ленинграда мы продвинулись к Усть-Луге, тогда меня назначили флагманским специалистом по связи. В скором времени меня направили на учебу в Ленинград. Ленинградцы, конечно, каждого военнослужащего встречали великолепно. Отношение гражданского населения к военным морякам и так было особенным, но тут творилось что-то невероятное. Встреча была исключительная.
Скворцов Александр
Стояли мы в Дачном с 85-й дивизией [49] до начала наступления в 1944-м.
В 1943 году нас отвели в деревню помыться из шланга водичкой тепленькой, потому что грязные были, конечно. Дали подворотнички. После этого привели обратно, и начали мы открыто готовиться к наступлению. У нас уже было достаточно вооружения, мы стреляли, не считая патронов. Немцы начали побаиваться.
Потом меня забрали в разведку, ходил к немцам в тыл. Они тоже чувствовали, что дело приближается к чему-то боевому. Перед наступлением нам дали 10 дней, мы отдыхали в Щемиловке в деревянных бараках, а потом — обратно в Пулково.
Мы взяли Ропшу, встретились со 2-й ударной армией, которая наступала с Ораниенбаумского пятачка, чуть не перестреляли друг друга. Командование не согласовало между собой пароли и сигналы.
Мы брали Воронью гору. Это тяжелый был бой. Решил задачу лыжный батальон, он сумел первым подняться на гору, мы за ним забрались. Это было 27 января 1944 года.
Мы услышали, что сзади стреляют. Не впереди, а сзади. Командир взвода спрашивает: «Товарищ лейтенант, а что это?» А это Ленинград салютовал полному освобождению от вражеской блокады.
49
85-я Ленинградско-Павловская Краснознаменная стрелковая дивизия с февраля 1942 года занимала оборону от Финского залива на западе до Лиговского канала. В январе 1944 года наступала в направлении Александровской, Павловска, продолжила наступление в направлении Сиверская — Вырица.
Ленинград был полностью освобожден от вражеской блокады. 27 января 1944 года от канонады сотен орудий в городе из уцелевших окон вылетали стекла, а некоторые люди падали в ужасе на снег. Другие бросались к ним и кричали: «Вставайте, не бойтесь, это салют! Это победа!» Впервые за всю историю Великой Отечественной войны Сталин разрешил провести салют победы не в Москве.
К 1944 году Красная армия ценой огромных потерь приобрела сплоченность и боевой опыт, не уступавшие вермахту. Солдаты немецкой группы армий «Север» отходили к Пскову так же быстро, как наши войска отступали в 1941-м. Но стремительное наступление наших войск было остановлено. Вдоль по реке Великой войска вермахта подготовили мощную линию обороны «Пантера». Ее строили почти два года. Этот рубеж немцы называли воротами в Прибалтику, которые должны быть закрыты намертво. Овладеть Нарвой и Псковом к 15 февраля, согласно планам командования, советским войскам не удалось.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Скворцов Александр
Дошли до границы 1939 года с Эстонией. Там было болото, дорогу через него до Котлов мы делали сами. Пушки, лошади валились в топь. После Котлов мы пошли на Усть-Лугу. С ходу Усть-Лугу взяли, вышли на Таллинское шоссе, на открытую дорогу. Я знамя нес, потому что нашего знаменосца убило, — попал под огонь. На нас спикировали два «мессершмитта», развернулись — и еще раз. Потеряли мы очень много бойцов.
Дошли до деревни Вайномыза под Нарвой, там я знамя сдал, и нас послали в разведку взять языка. Языка мы не взяли, и ранение я получил. Там была траншея — противотанковый ров, видимо, я через него прыгнул, и меня в этот момент ранило, метко стрелял немец. Отправили в медсанчасть, пролежал я несколько суток без сознания, с перелом ноги. Потом отвезли меня в Мечниковскую больницу, а оттуда в госпиталь, который находился в школе на проспекте Щорса. Когда перевели в батальон выздоравливающих, переодели, выдали вооружение. Я получил должность командира взвода.
Тихомиров Владимир
Начало войны я встретил летчиком-инструктором. В мае 1943 года меня направили на курсы командиров отделения. После окончания я переучился с учебных самолетов П-2 на Як-1 и в октябре 1943 года оказался в Ленинграде в авиации Балтийского флота. База располагалась в Кронштадте, а полки были разбросаны по разным местам. Меня назначили командиром звена в 9-ю штурмовую авиационную дивизию, которая располагалась на Ораниенбаумском плацдарме.
В основном мы летали над морем: над Финским заливом, над Выборгским заливом, ну и по мере продвижения фронта, над акваторией Балтийского моря. Цели наши были — корабли, но когда происходили прорыв и полное снятие блокады Ленинграда, наша дивизия участвовала в поддержке войск Ленинградского фронта. В частности, мы поддерживали армию Федюнинского, которую в декабре перебазировали на Ораниенбаумский плацдарм. Мы наносили удары, выполняли штурмовку наземных сил противника.
Тихомиров Владимир
Все вылеты были тяжелые. Например, когда я выполнял боевое задание по прикрытию нашего десанта в проливе Теплый (он соединяет Псковское озеро и Чудское), у противника было 26 бомбардировщиков, и их прикрывали 8 истребителей. Мне пришлось вступить в бой. В этом бою я лично сбил два самолета и сбил ведущего второй пары. Такой был серьезный бой.
Мы были полностью вооружены. Все летчики имели самолет, безлошадников не было. Допустим, в эскадрилье 12 летчиков и командир, — значит, есть и 12 самолетов, всегда с полным боекомплектом.
Таран в бою — это редкость. У меня был случай, что я чисто случайно избежал тарана, как избежал — до сих пор не могу понять. А мой друг погиб на третьем таране. Но это исключительный случай. Таран не нужен, ведь если летчик подбит, он может сесть или дотянуть до своих. У нас были летчики, которые садились на вражеской территории и возвращались. Но воздушный бой вызывает в каком-то смысле азарт. И поэтому если кончились боеприпасы, а пилот хочет выполнить боевую задачу, то что ему делать? — Остается только таран лоб в лоб или стараясь отрубить хвост вражескому самолету.
18 марта 1944 года 7-й гвардейский штурмовой полк наносил удар по кораблям противника в Финском заливе. Одним звеном командовал я. Мы дошли до цели, штурмовики выполнили боевую задачу. Я сбил один «109-й». Возвращались домой. Не доходя до берега километров 30–40, по радио передали, что сзади истребители противника. Но я как командир звена, вместо того чтобы осмотреть воздушное пространство, не придал этому должного внимания. И был тут же атакован. По радио слышу, что «маленький» горит. А у нас стрелков называли «горбатый», а истребителей — «маленький».
У меня самолет стал неуправляем, то есть не мог ни набрать высоту, ни снизиться. Я попытался рулями выправить — не получилось ничего. Тогда я начал убирать газ — самолет опустил нос. Я подобрал оборотики и с малым углом планирования потянулся к берегу, но так как прибор измерения температуры воды двигателя уже зашкаливал, я принял решение садиться на лед. Подвел самолет ко льду, выпустил посадочные щитки, шасси выпускать не стал и перед самым приземлением, для того чтобы вырвать самолет из угла планирования, дал газ. Так и произвел посадку. Самолет я разбил, но остался жив. Ударился головой сильно, помял ноги, так как лед был с торосами. Мне оторвало колонку управления, набралась полная кабина льда. Я вылез, надо мной кружились мои летчики. Я им дал знак, что горючее на исходе, махнул, чтобы летели домой. Посмотрел еще раз в кабине, как показывает компас. И тут смотрю: бегут несколько человек. А уже были сумерки, плохо видно. Я достал пистолет, пару выстрелов сделал, они остановились, начали махать головными уборами. Оказалось, что это пограничники наши, недалеко в селе находилась погранзастава. Я у них переночевал, а утром прилетел командир эскадрильи и меня забрал. Так я оказался опять на своем аэродроме. Последний мой вылет был 8 мая 1945 года. Всего я выполнил 211 боевых вылетов, лично сбил 11 самолетов противника.
Устиновский Юрий
Проблем с топливом у нас не было, да и вообще не было перебоев со снабжением: и боеприпасами, и необходимыми авиационными двигателями для замены или ремонта. Наш полк состоял из 27 боевых самолетов. Это три девятки. Если ставилась задача полку, значит, предстояло нанесение бомбового удара по какому-то объекту очень важного значения. Если была менее важная задача, то она поручалась эскадрилье из 9 самолетов. Наиболее впечатляющие вылеты, сохранившиеся в моей памяти, — это на Толмачевский мост. Он очень вредил нашим войсковым подразделениям, потому что через него происходило основное немецкое снабжение. Но его настолько трудно было разбить! Мы потратили очень много сил и средств. Не помогли даже специальные 250-килограммовые мостовые бомбы. Мост этот был специфичный, потому что его ферма находилась под железнодорожным полотном и попасть в нее было очень трудно. Эпизод с подрывом моста в истории авиации Ленинградского фронта толкуется двояко. Но я точно знаю, что наш экипаж накрыл Толмачевский мост в тот момент, когда на него вышел боевой эшелон. Мы попали и по эшелону, и по мосту. Мы привезли фотодокументы, потому что при любом бомбометании проводился фотоконтроль.
Второй значительный случай был летом 1944 года, когда Финляндия выходила из войны. Тогда эскадрилья майора Кузьменко и штурмана Манина с пикирования разбила финские шлюзы. Они затопили определенную территорию, и войска сразу смогли прорвать там наступление. Эти экипажи были представлены к правительственным наградам. В частности, майор Кузьменко и штурман Манин за выполнение операции получили звание Героев Советского Союза.
В 1944 году, когда уже была окончательно снята блокада Ленинграда и наши войска погнали немцев на запад, мы перебазировались из Левашово на аэродром в Сиверскую. Раньше мы немецкую технику видели только в воздухе, а тут увидели их самолеты в разбитых ангарах. Мы свои самолеты старались держать в идеальном состоянии. Они были вычищены, подкрашены, блестели. А от брошенной немецкой техники у нас осталось тяжелое впечатление, потому что самолеты были грязные, обгоревшие, запущенные. В таком состоянии, видимо, они и эксплуатировались.
Второе, что бросилось в глаза в Сиверской: у нас рядом с самолетом рыли землянку, в которой жил экипаж, а у немцев возле каждой машины стоял на салазках индивидуальный домик. В нем была печечка, так что если холодно, можно было ее затопить и ожидать вылета.
Когда мы сели в Сиверской, тыловые части, так называемые отдельные батальоны аэродромного обслуживания, немножко от нас отстали. А вылеты начальство требовало. И нам пришлось использовать немецкий бензин, он подошел к нашим двигателям. Нас просто поразило его качество. Он был намного лучше нашего этилированного бензина. И еще, нам пришлось использовать немецкие боеприпасы. У них каждая бомба находилась в ящике. Бомбы были точеные, наточка выполнена на токарных станках.
И немецкие продукты нас поразили. Например, хлеб был укупорен в целлофановые оболочки, и на нем стояла дата, к примеру, 1940 год. То есть эти продукты были заготовлены еще до войны и использовались немцами уже в 1944-м.
На тараны наши летчики шли редко. Это был вынужденный героический поступок, когда самолет был подбит, уже горел, летел над немецкой территорией, так что выпрыгивать из него значило — попасть в плен, и командир принимал решение идти на таран танковой или войсковой колонны. В нашем полку был такой случай.
Иногда летчики получали задание свободно охотиться — при этом один самолет летал в каком-нибудь районе, на усмотрение пилота. Его очень часто поджидали истребители и атаковали. Самолет мог отбиваться: с задней полусферы стрелял стрелок-радист, с верхней полусферы — штурман, у которого был пулемет, а с передней полусферы отбивался сам летчик из двух пулеметов, которые находились в носу самолета. Я сейчас не помню фамилию летчика, но он пошел на лобовую атаку немецкого истребителя и сбил его из своих пулеметов. Наши люди не уступали нигде и никогда. Выполняли свой долг так, как им это удавалось.
В марте 1944-го началось резкое потепление, и весенняя распутица быстро превратилась в наводнение. Советские войска продвигались с огромным трудом, и Ставка решила остановить наступление.
После освобождения Ленинграда от блокады в соседней Финляндии даже самым воинственным политикам стало ясно, что война проиграна. В феврале 1944 года начались мирные переговоры с Москвой, которые очень скоро зашли в тупик. Финский парламент не был согласен с требованиями Сталина:
— граница 1940 года,
— советская база рядом с Хельсинки,
— огромная контрибуция,
— немедленное объявление войны немцам.
Чтобы ускорить мирные переговоры, советские самолеты бомбили Хельсинки. Бомбили по расписанию, каждые 10 дней. Называлось это — «бомбежки во имя мира». На столицу Финляндии планировалось сбросить 16 тысяч бомб, но только 5 процентов из них поразили свои цели. А политический результат вышел прямо противоположный. Финляндия вышла из переговоров. К лету 1944 года войска Ленинградского и Карельского фронтов готовили наступление на финские позиции.