Ленинградский фронт
Шрифт:
Маршал Г. К. Жуков и генерал Д. Эйзенхауэр, будущий президент США. 1945 г.
Эйзенхауэр произнес первое приветствие. Я стою и судорожно готовлюсь к тому, чтобы перевести слова американца. В центре стоит Говоров, рядом Жуков. В глубине, в шляпе — Попков, невинно убиенный позже Сталиным. Начался удивительный день, в течение которого мне пришлось переводить беседы этих людей между собой. И невольно наблюдать за ними. Говоров был, как всегда, спокоен, сдержан, немножко напряжен в присутствии Жукова, который чувствовал себя настоящим хозяином.
Отношения между Говоровым и Жуковым показались мне странными. Жуков, с присущей ему властностью, говорил: «Говоров». Говоров отвечал: «Георгий Константинович». То есть дистанция между маршалом Победы и маршалом победы под Ленинградом и в Курляндии чувствовалась.
Жуков всюду, в том числе в Музее обороны Ленинграда, куда пригласили Эйзенхауэра, брал на себя роль экскурсовода. Высокие гости обратили внимание на мешочки с порохом, которые были на вооружении у партизанских бригад. Когда громили Музей обороны Ленинграда, этот порох считали чуть ли не элементом каких-то будущих террористических актов.
На Белой даче на Каменном острове был дан обед от имени Говорова. Когда мы приехали туда, Говоров мне сказал: «Проводите генерала в его апартаменты и в два часа спуститесь к обеду». Мы поднялись на второй этаж. Я сказал: «Здесь апартамент для вас». Я думал, что он сейчас пойдет руки мыть. Нет, он остался в комнате, достал портсигар. «Вы курите?» — «Да, сэр».
Я робко взял сигарету. Закурили. «И где вы были на фронте, капитан?» — он меня спросил. Я говорю: «Здесь, под Ленинградом». «Ну, как тут было?» Я смотрю судорожно на часы, у меня где-то 5–7 минут. Говорю о голоде в осажденном городе.
Я успел сказать пару десятков фраз, открылась дверь и в комнату вошел его сын, Джон Эйзенхауэр, лейтенант. Отец его встретил словами: «Иди сюда, Джон. Послушай, что рассказывает капитан». И произнес фразу, которую я на всю жизнь запомнил: «Я думаю, что ни один американский город не выдержал бы того, что выдержал Ленинград».
Было пора идти вниз. Я попросил разрешения сопроводить генерала к обеду. Говоров, как официальный хозяин, на этом обеде выступил первым. За столом сидели рядом три главных действующих лица: Жуков, Эйзенхауэр и Говоров, а в промежуточке между Эйзенхауэром и Жуковым сидела моя капитанская малость.
Я поворачивал голову туда, откуда звучала реплика. Есть я не мог, естественно, хотя как раз передо мной стояла хрустальная ваза, наполненная икрой. Была водка. За икрой какой-то фазан стоял на столе. Официант подошел и сказал: «Есть борщ, есть консоме». Жуков откликнулся: «Какое консоме! Борщ несите». Принесли борщ, налили в рюмки водку. После обеда перешли в другую комнату, там подали кофе с коньяком и ликерами. Я ничего не ел и не пил, кроме «Боржоми».
Если учесть, что я уехал из дома в 6 часов утра, позавтракав черными макаронами, то станет понятно, что я был страшно голоден. Единственным человеком, который подошел ко мне, обратив внимание, что я ничего не ел, был Попков. Он сказал: «А может быть, вы что-нибудь съедите?» Я ответил, что нет никакой возможности. Я знал, что меня не обедать пригласили.
Я не повторил ошибки переводчика на Тегеранской конференции лидеров трех держав, где во время обеда наш переводчик немножко перехватил. Быстро прожевав, Сталин обернулся к нему и сказал: «Вас сюда не обедать пригласили».
Говоров произнес приветственную речь, а затем повернулся ко мне, дал свои листки и сказал: «Ну, переводите, капитан». Мы все тогда не знали особенностей дипломатического протокола. Он говорил минут 5–6 без остановок, которые положены в таких случаях. Я посмотрел на листки, почерк был ужасный, разобрать его за эти секунды я не смог, положился на память и перевел, как запомнил.
Я уже писал в своих воспоминаниях и ряде работ о том, как мне бросились в глаза отношения между Жуковым и Эйзенхауэром. Они были какими-то доверительными, не свойственными отношениям наших высоких военных начальников с западными союзными офицерами.
Обед продолжался около двух часов. После обеда самолет взял курс на Берлин, где двум главкомам предстояло работать вместе в Союзном контрольном совете.