Ленинградское время, или Исчезающий город
Шрифт:
Юра продержался до конца. Где-то в час ночи с последними сотнями радикалов он прошел через Дворцовый мост к Петропавловке. Затем по Кировскому мосту «300 спартанцев» взяли курс на Смольный, сменив экономические требования на политические. На улице Воинова их окончательно рассеяли. Но репрессий не последовало. Ведь это «Ленинградская правда» постеснялась сообщить об отмене концерта, фактически став провокатором. Хотелось бы мне встретить тех, кто спонтанно встал во главе народной колонны. Знаю многих, кто так или иначе участвовал в манифестации, но народные вожди того вечера мне не попадались.
История показательная. Впервые с 1917 года именно рок-музыка
Минуло тридцать пять лет. За эти годы приходилось видеть мне и стотысячные манифестации. И разрешенные, и самостийные. И ОМОН, похожий на инопланетян…
Как-то я не поленился и посчитал… Выходит, допустим, возбужденная толпа на несанкционированный митинг или шествие. Не важна окраска митинга – важен факт. Тысяч пять граждан, к примеру, собирается под транспарантами, и в каждом гражданине веса килограммов 70 (5000 граждан умножаем на 70 кг = 350 тонн). Вот появляется человек сто … пусть не сто, а сразу тысяча выходит ОМОНов со щитами, дубинами, в шлемах, допустим, по сто килограммов в каждом (1000 человек умножаем на 100 кг = 100 тонн). Первые ряды митингующих или шествующих получают по башке, и все триста пятьдесят тонн бегут в страхе, не устояв перед массой в три с половиной раза меньшей…
Решение задачи элементарно, как дважды два. Следует просто отключить эмоции – боль, страх – и включить простые физические механизмы. У жителей Валдайской возвышенности, далее валдаистов, опыт многовековой. Пять тысяч человек должны явиться на митинг или шествие с поллитровками. При появлении ОМОНа все по команде выпивают 0,5 литра и ложатся. Боевики бить-то любят и умеют, а вот погрузить несколько тысяч совершенно пьяных человек в полицейские «воронки»…
Конечно, валдаизм – это, возможно, оригинальное российское политическое течение с элементами толстовства-гандизма. Но это мысли уже из других времен.
Вернусь в Ленинград! Заканчивались 70-е вместе с моей спортивной карьерой. Ближе к московской Олимпиаде в магазинах появились пепси-кола и американские сигареты. Сколько стоило пепси, я не помню, но «Мальборо», «Салем» и «Кэмел» стоили по рублю за пачку. Этот никотиновый яд производили в Финляндии. Появился завод «Мальборо» и в городе Кишиневе, но молдавские сигареты этой марки особо не котировались.
В 1977 году вышло постановление ЦК КПСС «О работе с творческой молодежью». Как это повлияет на судьбу моего поколения, я еще не знал.
Черный Ленин с зеленой головой
К московской Олимпиаде 1980 года я окончательно распродал коллекцию виниловых пластинок. Практически весь ранний «Роллинг Стоунз» ушел в руки Жени Останина. Художник Женя позже бросил все, купил хутор на российско-эстонской границе и уехал туда жить с моими роллингами – «Аут оф ауа хэдс», «Битвин зы батон», «Автомас». В 80-е там жить было хорошо. «Сел на автобус, – рассказывал Останин, – и через десять минут ты оказываешься в маленьком европейском городке с ратушей и костелом. Заходишь в кафе – все чистенько. Выпиваешь чашку кофе с рюмкой ликера и едешь обратно в русскую глушь». Потом эстонцы отсоединились и организовали погранзаставу. Художник Женя, проживая в сотне метров от границы с Евросоюзом, является самым западным славянофилом, и я как-нибудь навещу его – посмотрю, как он там плетет лапти и слушает мои пластинки.
Году в 78-м я обнаружил в семейном диване недопроданный двойной альбом Джими Хендрикса «Электрик леди лэнд». Обрадованный находкой, я отправился с Хендриксом к Останину. Я обитал тогда на проспекте Луначарского, а он купил квартиру в районе проспекта Художников. Эта северная часть Ленинграда стремительно застраивалась, но еще имела значительные по объему пустоты. На смену устаревшим «хрущевкам» пришли более продвинутые модели. До сих пор в них живет полгорода. Когда я перебрался на север, ветка метро доходила только до станции «Лесная». Приходилось вечно толкаться по автобусам, добираясь до дома. Года полтора мне «посчастливилось» прожить на Сиреневом бульваре – это вообще был полный край, конец города. Зато в нашем квартале имелся универсам – такие тогда только появлялись. Я отправился туда однажды за картошкой, а вернулся домой с джином. Весь супермаркет был заставлен знаменитым английским «Бифитером» со стражником в красной одежде на этикетке. Стоил валютный «Бифитер» копейки.
Ленинград по некоторым позициям кормил себя сам. Картофель, капусту и морковь в большом объеме собирали в области. Город окружало множество птицефабрик, типа Русско-Высоцкое. Куриц и яйца ленинградцы поедали собственного произрастания. Иногда появлялись курицы из Финляндии. Постоянно что-то заготовляли дачники. Некоторую продовольственную безопасность мы блюли. А вот петербуржцы теперь жуют в основном привозную еду.
Когда ввели в действие станции метро «Площадь Мужества», «Политехническую» и «Академическую», жить стало сразу легче… Женя Останин тогда шил поддельные американские джинсы, успешно отправляя их на черный рынок. Я рассчитывал на его финансовые возможности. Останин двойник Хендрикса купил за 80 рублей. Эта сумма на некоторое время улучшила мой семейный бюджет. Отпраздновали сделку мы бесконечным прослушиванием композиций гитарного гения и посредством восхитительного распития вин отечественного разлива.
Лето. Ночи белые, то есть серые, как солдатские портянки. Гражданка. В окно виден проспект Луначарского и бесконечные пространства новостроек. Джими-левша наяривает на стратакастере и поет бобдилановскую песню про сторожевую башню.
– Ах! – восторгаюсь я.
– Эх-ма! – вторит Женя.
Скоро солнце займется, и пора будет домой. Я вышел, пошатываясь, на проспект наркома просвещения. Ощущение счастья было безмерным. Идти по прямому проспекту три километра до дома не хотелось. Хотелось путешествовать и делиться радостью бытия. Я заметил каток и нескольких мужиков в оранжевых жилетах. Они лениво бросали асфальт в дырки на проспекте.
– Люди! – обратился я к народу и начал импровизировать, как Джими: – Подвезите до дома!
– А? Что такое? – заволновались дорожные рабочие.
– Ну не знаю! Ну, на пол-литра даю!
Рабочие тут же побросали лопаты, один из них сел за руль катка, а меня пригласили устроиться рядом.
Каток катил со скоростью пять километров в час. Оранжевые жилеты, боясь профукать водку и не доверяя, похоже, водиле, семенили за катком, будто почетные факелоносцы. Я пел песню с «двойника» Хендрикса, поставив ногу на ведро с соляркой. Горланил «Сторожевую башню».
– Тара-ра-ра-ра зы вотчтауэр!
Каток катил по проспекту, прямому, словно мажорный блюзовый квадрат. Но востоке всходило солнце, и счастье продолжалось навсегда…
Но денег становилось все меньше, обязательств – все больше и больше. Иду я как-то хмурый по улице Пестеля, и вдруг на меня налетает крупный человек с рыжей бородой. А в бороде капуста.
– Друг! – кричит детина и лезет целоваться. – Друг! Давай вместе работать!
– Давай, – соглашаюсь я.