Ленька Охнарь (ред. 1969 года)
Шрифт:
Ребята уже начали спускаться вниз, когда хлопнула школьная дверь и на крыльце появилась тучная фигура Офенина. Жестом пухлой руки он остановил школьников и объяснил, что ему все было слышно из канцелярии и он сам укротит хулигана.
— Что вам надо, Осокин? — сурово спросил Офенин. Он достал из широченного кармана платок, вытер лоб, шею.
Ленька и сам не знал, что ему, собственно, надо. При виде учителя он притих, склонил, точно курица, голову набок. Казалось, он соображал что-то.
— Отправляйтесь сейчас же домой и ложитесь спать! — приказал ему Офенин. — Скажите своему
Крыльцо опустело.
— Открутиться хотите? — пробормотал Охнарь. Он решил не отступать, набрал камней и уселся под забором: плохо держали ноги. Решил терпеливо дождаться, когда окончится драмкружок и ученики выйдут. Тут Опанасу от него не улизнуть.
Снизу, под крыльцом, в мастерских скрипнула дверь, из Нее золотистым голубем вылетел свет, и дверь опять захлопнулась. Во двор вышел какой-то парень в кепке и темной косоворотке. Он задрал голову, посмотрел вверх на крыльцо: там никого не было. Парень огляделся по сторонам: и двор пустой.
— Вроде отсюда был шум, — пробормотал он про себя. — Не мог же я ослышаться?
Теплый, душный темный вечер опустился на городок. Пахло цветущей акацией, сиренью. Луна уже должна была всходить, но небо над горизонтом заслонили мглистые тучи. От каштанов к тополям, от тополей к акациям то и дело с гудением проносились майские жуки — хрущи, мохнатые в полете От своих жестких растопыренных подкрыльев. Листва деревьев шуршала и шевелилась; казалось, по ней бьет непрерывный мелкий дождь, столько здесь вилось, ползало этих жуков. Из темноты, с разлившегося Донца, доносилось надсадное разноголосое турчание лягушек.
— Схор-ронились? — послышалось с улицы, и кусок кирпича гулко ударился о верхнюю дверь школы, осколками посыпался вниз.
Парень в кепке быстро вышел за ворота и здесь увидел Охнаря. Тот стоял, опираясь спиной о забор.
— Кто это? — наклонился к нему парень.— Кто? Никак, новичок из шестого «А»?
— А ты... что будешь за харя?
Перед глазами Охнаря все предметы перекашивались, принимали странные очертания. Лицо подошедшего парня долго увертывалось, а затем вдруг вытянулось, и оказалось, что у него нет носа, зато три глаза. Наконец Ленька узнал восьмиклассника Шеврова. Рукава у старшего вожатого были засучены по локоть, к рубахе прилипли стружки, из кармана выглядывал рейсмус.
— Усатый... пионер.
— Это ты здесь хай поднял? — спросил Шевров. — Решил отдохнуть как следует?
Охнарь легонько махнул рукой в сторону двора.
— Давай... отсюда... Наматывай... отсюда.
— А не слишком ли ты широко гуляешь? — сказал Шевров. — Может, сократишься? Обожди, обожди: никак, ты «готов»?
— Давай, — опять вяло махнул Охнарь ладошкой. — Уматывай. Не жа... не зу... не бруз... жи в ухо.
Он покачнулся и сел на землю, скребнув спиной по забору. Из руки посыпались камни.
— Во-он что? — насмешливо протянул Шевров.— То-то я слышу, вроде... одеколоном пахнет. В таком случае вставай-ка. — Он взял Охнаря под мышки, приподнял, поставил на ноги. — О, да у тебя и карманы полны... гранат. Давай лучше их повыбрасываем, а то разорвутся. Где ты живешь?
— Умы... уматывай, — пробормотал Охнарь. Он встал на четвереньки, с трудом выпрямился. — Откуда ты взялся такой... красивый, как мерин сивый?
— Не хочешь и адреса сказать?
Охнарь молчал.
— Что мне с тобой делать? озабоченно проговорил Шевров. По-человечески если рассуждать, снять бы с тебя штаны да добрым прутом записать правила поведения. Ну, я думаю, тебе это и дома устроят.
— Слышь, комсомол, — заговорил вдруг Охнарь отчетливо, совершенно трезвым голосом. — Овод где? Овод Сергеич. А? Спевку накручивает? Вот я ему сейчас концерт... один... солом. Я ему сейчас посолю.
Он набрал полную грудь воздуха и завыл, как собака у подворотни:
Сиж-жу з-за решеткой в темнице сыро-ой.
Вскормле-еннай на вол-ли ор-рел молодой.
Мой гру-устный това-а-арищ, махая кры...
Кры-ы...
Охнарь икнул и замолчал.
— Ничего, — решительно проговорил Шевров, — найдем твою хату. Обожди, сбегаю вот инструмент сдам мастеру: видишь, рейсмус в кармане... А то с тобой и до рассвета можно проблуждать по городу.
Старший вожатый поспешно направился во двор. Охнарь оловянными глазами посмотрел ему вслед. «Умотал? Вот и... давно б». Он еще постоял, как бы раздумывая. Вон скрипнула дверь в нижнем этаже, из нее вылетел новый золотистый голубь света, и дверь захлопнулась. «Ушел. И чего прицепился? Какой на свете есть нахальный народ. Еще и на квартиру хочет увязаться! Очень нужно».
Охнарь вдруг хитро подмигнул и пьяно улыбнулся.
...Когда Шевров вышел из мастерской, на ходу отвернув рукава косоворотки, смахивая с брюк сосновые стружки, возле забора никого уже не было. Шевров в потемках огляделся.
— Эй, новичок!
Тихо, с гудением, проносились майские жуки, один с налета ударился о щеку вожатого и упал. Громко, неумолчно квакали лягушки в Донце и по лужам городка. На лавочке у Закулаевых засмеялись, хриплый бас произнес:
— Ишь побрела рвань. За палисады хватается: боится упасть. Про-ле-та-ария!
— И-и! Чего только таких учут? Все одно босяками вырастут.
И тогда Шевров уверенно пошел в сторону голосов, вниз к реке.
Если бы Охнарь оглянулся, вернее, если бы он мог что-нибудь рассмотреть сзади, он увидел бы, что за ним до самого двора следовала чья-то высокая темная фигура в кепке. Фигура отстала лишь тогда, когда он вошел в свою калитку.
Было уже совсем поздно. Очевидно, опекуны давно поужинали. Над столом горела десятилинейная керосиновая лампа, подвешенная на гвоздь, вбитый в стену. Возле стекла вился толстый бражник — серая ночная бабочка с разводами на крыльях. Опекун в нижней сорочке, в подтяжках, опущенных на брюки, и в мягких чувяках на босу ногу читал книгу, делая пометки синим карандашом. Его жена Аннушка заряжала челнок ручной зингеровской машинки: она подрубала носовые платки. Охнарь, не закрыв двери, картинно остановился на пороге, будто влез в рамку.