Ленька Пантелеев

Пантелеев Леонид

Застегивая на ходу шинель, он спускался вслед за Волковым по узенькой темной лестнице, мрачно и односложно отвечал на вопросы товарища, а сам думал: стоит ли ехать? не вернуться ли?

На улице, у ворот, дожидался Волкова шикарный экипаж. Английский рысак, начищенный до зеркального блеска, высокий, статный, с забинтованными для пущего шика ногами, нетерпеливо бил копытом. Толстый кучер в цилиндре, натягивая синие вожжи, не шелохнувшись, сидел на козлах.

– Прошу, - сказал Волков, открывая лакированную дверцу.

Леньке приходилось ездить на конках,

в трамваях, на извозчиках. Один раз, в раннем детстве, он ездил - на крестины двоюродного брата - в наемной карете. Но ехать в "собственном" экипаже, на запятках которого не было никакой жестянки с номером, - об этом он никогда и мечтать не мог. И вот теперь, когда представился случай, он не почувствовал никакой радости. Усевшись на мягкое кожаное сиденье, он мрачно уставился в широченную спину кучера и всю дорогу молчал или отделывался короткими ответами, удивляясь, как это Волков может говорить о заданных на завтра уроках, о неверном ответе в задачнике Евтушевского, о погоде и о прочих будничных делах. Ему все казалось, что вот-вот Волков откинет полу своего модного реглана, достанет серебряный портсигар и закурит сигару.

Но все-таки ехать в коляске было очень приятно. Дутые резиновые шины мягко, пружинисто подкидывали. Широкозадый кучер властным командирским голосом покрикивал на прохожих:

– Пади!..

И прохожие испуганно шарахались, оглядывались, отряхивали забрызганные грязью пальто. Наемные извозчики и ломовики придерживали своих кляч и безропотно пропускали "собственного".

На Садовой у Крюкова канала на мостовой перед лабазом стояла толпа женщин.

– Пади!
– крикнул кучер.

Но женщины не успели разбежаться. Лакированное крыло коляски задело кого-то. В толпе послышались гневные голоса:

– Эй вы, барчуки! Осторожнее!

– Буржуазия проклятая!

– А ну, поддай им, бабы!

– Поездили! Хватит! Вышло ихнее времечко...

Кучер даже плечом не повел. Коляска, не убыстряя хода, мягко вкатывалась на деревянный настил моста.

Что-то ударило в стенку экипажа. Ленька привстал и оглянулся.

Женщина в сером платке, кинувшая камень, стояла с поднятой рукой и кричала:

– Да, да! Это я! Мало? Еще получите... Живоглоты!

– Гони!
– крикнул кучеру Волков. И, стиснув Ленькину руку, сквозь зубы прохрипел:

– Хамы!..

"Сами же мы виноваты. Не извинились даже", - подумал Ленька, но вслух ничего не сказал.

...Чувство неловкости, скованности и немоты не оставляло его и позже, когда экипаж въехал на асфальтированную площадку маленького двора, в центре которого жиденькой струйкой бил крохотный игрушечный фонтанчик; когда поднимался он вслед за Волковым по широкой мраморной лестнице, устланной мягким ковром с жарко начищенными медными прутьями; когда высокую парадную дверь распахнул перед ними настоящий лакей, с бакенбардами, в чулках, похожий на какую-то иллюстрацию к английской детской книжке...

– Пройдем ко мне, - сказал Волков, когда нарядная, как артистка, горничная помогла им снять пальто.
– У папы

деловое совещание. После я тебя представлю ему.

Эти слова еще больше смутили Леньку. Никогда раньше его не "представляли" чужим родителям. Ему казалось, что он пришел на экзамен или к директору училища, а не к товарищу в гости. И комната, куда его привел Волков, действительно больше походила на директорский или даже министерский кабинет, чем на детскую девятилетнего мальчика. Письменный стол с бронзовым чернильным прибором. Огромные книжные шкафы, от пола до потолка заставленные книгами. Пушистый ковер. Камин, перед которым распласталась леопардовая шкура.

– Это твоя комната?
– спросил Ленька, не зная, что сказать.

– Моя, - просто, без всякого хвастовства ответил Волков.
– Ну, чем же мы займемся? Хочешь, я покажу тебе свои игрушки?..

И, усадив Леньку на ковер, он стал доставать и показывать товарищу богатства, каких Ленька не видел даже в витринах игрушечного магазина Дойникова в Гостином дворе.

Настоящая паровая машина. Электрический поезд, который бегал по рельсам через всю комнату. Кинематографический аппарат Патэ. Ружье во "монтекристо". Заводной солдат-шотландец в клетчатой юбочке, который не катался на колесиках, а ходил, переставляя одну за другой длинные голенастые ноги и делая еще при этом артикул ружьем...

Ленька с тупым удивлением смотрел на эти хитроумные дорогие игрушки и не мог почему-то ни радоваться, ни удивляться. Даже зависти к Волкову у него не было.

...Часа два он просидел на ковре - и чем дольше сидел, тем сильнее чувствовал под ложечкой томление, какое испытываешь на затянувшемся неинтересном уроке. Он уже набрался храбрости и хотел заявить, что ему пора домой, когда открылась дверь и в комнату, шурша шелковым платьем, не вошла, а вплыла молодая красивая женщина, очень похожая на Волкова - с такими же хрупкими чертами лица и с такими же тонкими черными бровями.

– Моя мама, - с гордостью объявил Волков.

Ленька вскочил, шаркнул ногой, споткнулся о паровую машину и, увидев возле своего носа тонкую бледную руку с розовыми миндалинами ногтей, ткнулся губами в эту хрупкую, крепко надушенную руку и назвал себя по фамилии.

– Очень приятно, - проворковала мадам Волкова.
– Вовик мне о вас говорил. Чувствуйте себя, пожалуйста, у нас, как дома.

"Да! Ничего себе - как дома", - со вздохом подумал Ленька.

– А сейчас, пожалуйста, обедать. Вас ждут.

– Я не хочу, - забормотал Ленька.
– Благодагю вас. Мне пога ехать. Я еще угоков не выучил.

– Не спешите. Успеете. Вовик вас отвезет... А уроки можете вместе учить.

Ленька понял, что погиб, и покорно поплелся вслед за Волковым - сначала в туалетную, мыть руки, потом - в столовую, где за большим обеденным столом уже сидело человек десять мужчин и среди них - высокий чернобородый господин с засунутой за воротник салфеткой, в котором Ленька почему-то сразу признал Волкова-отца. Так оно и оказалось. Волков подвел Леньку к чернобородому и сказал: