Ленон и Гаузен: Два клевых чужака
Шрифт:
— Я еврей, — сделал еще одно признание Ленон, грустно заглянув Гаузену в глаза.
— Еврей чего? Это что еще значит? — не понял Гаузен.
— Это значит… Это значит для меня…что я везде чужой, — пытался, как мог, отыскать слова Ленон.
— А мне-то как везде рады, ты не заметил? Я что, тогда тоже еврей? Да какая вообще это разница? — желчно поинтересовался Гаузен и, плюнув с досады, сдался и отпустил Ленона. — В твоей болтовне нет никакого смысла.
— Если бы не мой нос, то я мог бы и не заметить, что горит кожа на переплете.
— А у мясоедов, что ли, чувств нет?! — не выдержал Гаузен, — Ну что за дела! Хуже ушной инфекции! Мне такое и в дрянном сне не привиделось! О чем ты думал? О чем ты только думал, Ленон?!
Ленону было неловко признаться, что он думал о Руфи, и он молчал, а Гаузен продолжил сокрушаться, переключив свое недовольство на Книгу Знаний.
— А я ведь знал, что она проклята! Надо было выкинуть ее тогда, когда я обнаружил ее у себя в сумке. А Лин бы сказал, что потерял вместе с сумкой, не зная, что там внутри. Она бы тогда никуда не отправилась, и мы были бы теперь вместе! А теперь приходится таскать эту вшивую книгу…
— Вообще-то вшивые — это пострадавшие от насекомых-паразитов, — вступился за реликвию Ленон.
— Не заткнешься — пострадавшим будешь ты! — пригрозил Гаузен. — Закопать бы ее вообще, да она магическая! Она только и делает, что привлекает чудовищ и неприятности! А тут еще вдруг все мертвецы в округе из-под земли повылазят?
— Я сжег ее не целиком, — заверил Ленон и показал обгоревшие страницы.
— Ну, спасибо! Ну, успокоил! Прямо камень с плеч свалился и прямо на ногу! — издевательски поблагодарил велит.
— Ее еще можно читать, — не сдавался Ленон.
— Ну, тогда почитай мне что-нибудь, — потребовал Гаузен.
И Ленон все еще дрожащим голосом начал читать первое, что попалось ему на глаза:
— …И сказал пастырь, да будет день — и был день. И сказал пастырь, да будет ночь — и наступила ночь. И сказал пастырь — обеда не будет. И народ вскричал: Побить его каменьями! Но тут выпала манна небесная…
— Да нет, не свою ерунду, — отмахнулся Гаузен. — Как, например, называется столица Хаслинии?
— Калистан, — неуверенно вычитал Ленон.
— Ну, может оно так и есть. Они точно заслужили столицу с таким дурацким названием, — предположил Гаузен, который и сам точно не помнил, как называется столица хаслинского государства. — Назови-ка мне лучше, как назывался орден, который основал Демиан?
— Орден Всезнания.
— Всемзнания! — поправил Гаузен. — Книга стала давать неверные ответы!
— Может, я просто неправильно прочитал? — оправдывался Ленон.
— А может, я уже раньше упоминал его при тебе, и ты просто вспомнил? Ладно, другой вопрос — кто был главным врагом ордена Всемзнания? — сделал еще одну попытку Гаузен.
— Четыре короля, — порывшись, ответил Ленон.
— Неверно! Орден Охранителей Книг! Из-за тебя в книге все смешалось, Ленон! Как ты теперь думаешь вернуться обратно в свой мир? — снова начал негодовать Гаузен.
— Может, еще что-то спросишь? — испугавшись, что он застрял здесь навсегда, робко предложил Ленон.
— Ладно, так уж и быть. Чего-то в голову ничего не приходит…. А, знаю! Как зовут наследного… Хотя нет, пусть лучше будет так. Как зовут самого большого ублюдка во всей Велитии?
— Лекант, — произнес Ленон. На этот вопрос у него вычитать ничего не получилось, и он выдал услышанное ранее от Гаузена имя наугад.
— Похоже, она еще работает, — довольно хмыкнул Гаузен, но тут ему пришло в голову, что когда они вернут Книгу Знаний, им обязательно зададут вопрос, как получилось, что реликвия оказалась в столь плачевном состоянии.
— Подожди, Ленон! Спроси у нее, кто ее поджог!
Ленон, услышав эти слова, испугался, побоявшись, что его может настигнуть кара за неосторожное обращение с огнем. Но, поколебавшись, юноша все-таки заглянул в книгу:
— Гаузен, нет ответа…
— Попробуй еще раз! — потребовал Гаузен.
— Тот же результат, — ответил Ленон.
Заставив Ленона повторить запрос несколько раз, Гаузен пришел к следующему выводу:
— Ладно, если письменных доказательств происшествия нет, скажу, что я такой ее и нашел. Ты, главное, в случае чего не сознавайся! Что там за это по закону будет, я не знаю, но у нас — не как у вас, мораториев всяких еще не навыдумывали.
От последней фразы Ленона буквально передернуло, но, поняв, что худшее позади, юноша начал понемногу успокаиваться и даже выдвинул некоторые претензии.
— И совсем не обязательно было меня бить, — пожаловался Ленон.
— Совсем не обязательно было сжигать книгу! — парировал Гаузен.
— Я ее не сжег — я ее лишь слегка подпалил, — защищался юноша.
— Вот и я же тебя не убил? — отшутился Гаузен.
Ленон, чтобы как-то успокоиться, вспомнил, что Руфи очень любила стихи, и попытался что-то сочинить. Но после сегодняшнего происшествия ему в голову не приходило ничего романтичного. Да и рифма у него тоже не заладилась.
— Гаузен, не знаешь рифму к слову «катастрофа»? — спросил у друга Ленон, которому не удавалось сложить и двух строчек.
Вместо ответа Гаузен неблагозвучно выругался.
— Это не рифма! Это часть тела! Ее нельзя вставлять в стихи! — запротестовал Ленон.
— Это не только рифма, — вступился за свой не очень высокохудожественный вариант Гаузен. — Это по сравнению с той ситуацией, в которой мы оказались, одно и тоже.
— Ты хотел сказать, синоним? — поправил Ленон.
— Я хотел сказать: «Проклятье, Ленон! Заткнись уже! Ты мешаешь мне думать!» — снова сорвался Гаузен. — Но как приличный человек промолчал, а теперь, Катапак тому свидетель, ты вынудил произнести меня это в слух. Из-за тебя мы теперь глубоко в… — тут Гаузен снова повторил слово, которое не подходило Ленону в стихотворение.