Лента жизни. Том 3
Шрифт:
Я строил сотни ГЭС,
Сажал деревья.
Я счастлив тем, что трудно отличить,
Где город-сад у нас,
А где деревня.
Весь честный мир
Мне верным другом стал.
Таких друзей у Форда не бывало!
И это – мой несметный капитал.
Ценнее нет на свете капитала.
Шестая мира —
Вся моя!
Таких богатств никто нигде не сыщет.
Уж если кто богат —
Так это я,
А Форд в моем понятье —
Просто нищий.
(Л. Завальнюк, «В пути». Амурское кн. изд-во, 1953)
Кто сейчас в этих ходульных, истертых от лозунгового употребления словах узнает мудрого и поэтически оригинального Леонида Завальнюка последней четверти века его жизни и творчества?
Именно об этом стихотворении Лосев пошутил в своей манере. Хлесткая эпиграмма потому и запомнилась, что была предельно лаконична и иронична. А со временем, как оказалось, в чем-то и прозорлива, если накладывать тему на наши дни.
Я не Форд,
И этим горд.
Соглашайся, мир честной,
Но не с Фордом, а со мной.
Форд не строил сотни ГЭС,
Не рубил под корень лес,
Не ходил он в ясли.
Сколотив свой капитал,
Форд смертельно подустал.
Эх, устал бы я с ним!..
Сейчас, когда, по официальным данным, в России более 400 долларовых миллиардеров, покупающих зарубежные хоккейные, баскетбольные и футбольные клубы и иные «златые горы», стала очевидной неэффективность «лобовой» пропаганды.
У Станислава Демидова, который тоже может считаться учеником Лосева, сложно и трудно складывалась литературная стезя. Из желания быть напечатанным Демидов порой грешил так называемыми «датскими» стихами, то есть написанными к различным памятным датам из официального календаря. Не чурался Стас громкой патетики, пользовался порой газетными штампами. Нисколько не оправдывая старшего товарища, с которым мы одно время работали вместе на областном радио и делали популярные передачи «Юность Амура» и «Солдатский час», скажу все-таки, что это было скорее следствием того мощного давления на творческих людей, которое оказывала официальная партийная пропаганда. Мягкий по характеру, Демидов незаметно для самого себя терял чувство тонкого лиризма, присущего его наиболее удачным ранним стихотворениям.
Зато на свет появлялись такие «шедевры», которым легче было пробиться на страницы хотя бы районной газеты: «И бил врагов нередко, / И часто рвался в бой / Георгий Бондаренко / – Ивановский герой…». Памятник партизану, участнику Гражданской войны, жителю Ивановки Георгию Бондаренко и поныне стоит в центре села. А кто помнит слабое стихотворение Демидова?
Прочитав эти стихи, Анатолий Васильевич грустно покачал головой:
– «И бил врагов нередко… И часто рвался в бой…» На досуге он, что ли, воевал, «ивановский герой»? Легко, если не сказать «легкомысленно», написано.
Уж не знаю, дошло ли до автора замечание Лосева, но лично я испытал неловкость от этих саркастических слов. По всему было видно, что и сам Анатолий Васильевич близко к сердцу воспринимает творческую неудачу ученика. Появилась и шутка, а как же без нее?
Сражался я нередко
И часто рвался в бой.
Различные отметки
Я приносил домой.
Учился в третьем классе,
Задира и атлет.
И кто бы мог подумать,
Что стану я поэт?
Вот говорю сейчас «ученик», а сам думаю: никогда Анатолий Васильевич Лосев не называл нас так. Но мы-то знали, кто нас вел в начале пути. Потому и помним своего учителя, помним его литературные «разборы».
30 марта 2012
На пятом курсе пединститута наступила расплата за мою студенческую вольницу. Начинал учиться в группе историков, а оканчивал вуз уже литератором. Вначале переход не казался мне опрометчивым поступком. Обстоятельства складывались так, что довольно частые поездки на соревнования, работа ответсекретарем в институтской многотиражке, театральные репетиции, выступления на конкурсах и поэтических встречах (иногда их называют почему-то вечерами), ежедневные тренировки на стадионе и в спортзале – все это вынудило меня, как модно говорить нынче по другому поводу, на третьем курсе поменять ориентацию. В смысле – профессиональную.
Я жил припеваючи, зарабатывал приварок к стипендии, имел талоны на питание, кучу впечатлений от путешествий по стране. И за девушками успевал ухаживать. Но перед сдачей госэкзаменов деканат истфила устроил для меня гром среди ясного неба. Звучит несколько по-одесски, не правда ли? Но тогда мне было не до смеха, когда за месяц с небольшим пришлось рассчитываться с невольными «хвостами» по спецкурсам, дифференцированным и прочим зачетам, доброму десятку экзаменов сугубо по литературе.
Пришлось стиснуть зубы, взять руки в ноги, благо для чемпиона области по барьерному бегу и десятиборью эта закалка пригодилась как нельзя кстати. Врать не буду, что читал все книжки и конспекты, любезно предоставленные девчонками нашей группы. Иначе попал бы в психушку. Расчет был на штурм и натиск. К иным преподавателям прибегал даже домой, совал в руки зачетную книжку и объяснял суть визита. Спасала репутация институтской знаменитости, некий слабо различимый ореол поэта и будущего журналиста; иным импонировала моя спортивная слава. Чаще всего я получал без лишних вопросов требуемый зачет. Немного сложнее было с экзаменационными оценками. Ставить «отлы» (то бишь «5») за красивые глаза было неприлично, я это понимал и сам. Меня вполне устраивали и «хоры». Балл приходилось терять неизбежно, чем я немало испортил «пятерочную» череду страничек зачетной книжки на первых курсах. Наступив на горло самолюбию, благодарил преподавателей за снисхождение – и мчался дальше к очередному испытателю моих способностей.
Настала очередь визита к доценту кафедры литературы Нехаме Иоановне Вайсман, которую все называли Анной Ивановной. Она преподавала у нас зарубежную литературу, любила и отлично знала свой предмет, строго требовала того же и от студентов. Я особо не волновался, ибо считал очередной «хор» гарантированным. С Анной Ивановной мы были не просто в хороших отношениях, а, можно сказать, в отличных. Я посещал время от времени кружок художественного чтения, который вела Анна Ивановна. С ее помощью выучил рассказ Чехова «Прославился» про юношу Митю Кулдарова, который задолго до ильф-петровского Остапа Бендера попал под извозчичью лошадь, а затем и на страницы газет, чем возгордился несказанно. Рассказ пользовался успехом, мне рукоплескали. Анна Ивановна цвела от удовольствия, что ее ученик добился успеха на ниве красноречия. Так что бояться свидания с Вайсман не было никаких причин.
Шаги мои были легки и упруги. Встреча с наставницей произошла в тесном кабинетике кафедры литературы, который был полон к тому же озабоченной своими хлопотами профессурой. За окном цвел май. В душе моей тоже стояла погожая погода. Я уже прикидывал, где найду следующего в моем списке посещений преподавателя.
Нехама Иоановна Вайсман со своими учениками Игорем Игнатенко,
Ириной Мариковской и Яной Стародуб