Леонард Эйлер. Его жизнь и научная деятельность
Шрифт:
Вообще, Эйлер придерживался традиционного взгляда на человеческие отношения, не внося в них ничего нового, индивидуального; в этом отношении он представляет резкую противоположность с Д’Аламбером. Может быть, таким добродушным, но в сущности чересчур уж спокойным отношением к действительности Эйлер обязан был своей глубокой религиозности. Когда у него умирали дети, он говорил так же, как и его отец, возводя глаза к небу: “Бог дал, Бог и взял”. Эта удивительная покорность судьбе доставляла Эйлеру тот глубокий покой, какой был необходим для его великих трудов. Нам часто приходится в жизни великих людей отмечать посторонние влияния, которые портят им жизнь и вредно отзываются на их деятельности. И это всегда вызывает глубокое негодование – никак не можешь смириться, что какие-нибудь ничтожные события и люди являлись помехою деятельности замечательных людей. Пятьдесят лет прошло со времени дуэли Лермонтова, а мы и до сих пор не можем примириться с тем, что какой-нибудь Мартынов
В Берлине Эйлеру было приятно слышать немецкий язык и говорить по-немецки. Верхненемецкий диалект, хотя для швейцарца и не родной швейцарско-немецкий, но все-таки ближе французского и русского языков.
Из письма Л. Эйлера на русском языке адъюнкту Г.Н. Теплову от 9 апреля 1748 г.
Эйлер, несмотря на то, что оставил свою родину в первой молодости, сохранил на всю жизнь свой швейцарский акцент. Швейцарцы отличаются полнейшим отсутствием гибкости: впечатления молодости глубоко и неизгладимо врезаются в их душу на всю жизнь. Эйлер остался верен обычаям своей родины и до старости употреблял те особенные местные обороты речи, которые можно слышать только в Базеле.
В Берлине Эйлер не застал короля: Фридрих II, однако, написал ему из лагеря в Рейхенбахе милостивое письмо. Война, как всегда, невыгодно отразилась на интересах науки и остановила на время исполнение благих намерений короля. В ожидании основания Академии наук в Берлине образовалось новое общество ученых; Эйлер примкнул к нему и принял в нем деятельное участие. В издании этого общества “M'elanges de Berlin” он напечатал свои лучшие мемуары.
В 1744 году Фридрих Великий наконец осуществил мысль Лейбница и своей бабки Софии Шарлотты и основал Берлинскую академию наук. Первые мемуары новой академии Эйлер украсил своими трудами. Это не помешало ему, однако, не прерывать своей связи с Петербургской академией наук: половина того, что печаталось последней, принадлежало также Эйлеру. Эйлер был поставлен директором математического отделения Берлинской академии и тотчас же ознаменовал это назначение, обнародовав свою теорию движений планет и комет. В том же году он получил премию от Французской академии наук за гипотезу, объясняющую явления магнетизма.
Такая блестящая деятельность Эйлера, конечно, приносила честь и славу новорожденной Берлинской академии наук, но Фридрих извлекал также практическую пользу из его математических познаний: он спрашивал мнение Эйлера относительно лучших сочинений по артиллерии и т.д. Эйлер, как видно, хорошо был знаком с такого рода литературой и мог указать ему на сочинение Робина. Эйлеру было как нельзя лучше известно, что Робин написал самую грубую и невежественную критику на его механику, которой, очевидно, не понял. К этому факту Эйлер отнесся с истинно философским спокойствием и, расхваливая королю сочинение Робина, вызвался перевести его и присоединить необходимые замечания и объяснения. Последние имели такую важность и оказались такими полезными, что вследствие этого книгу Робина вновь перевели на английский язык. В своих примечаниях Эйлер отдает справедливость практической стороне дела, но скромно, как будто поневоле, разоблачает ошибки автора в теории. В конце концов книга Робина разошлась по всему свету, и Эйлер отомстил своему врагу, усовершенствовав и обессмертив его труд. Из того, что мы говорили о безмятежности и незлобивости Эйлера, не следует, однако, заключать, что он был человек по природе вялый и ко всему безразличный. Напротив, люди, знавшие его, говорили, что он был в высшей степени вспыльчив, но его гнев исчезал с неимоверной быстротою, не оставляя никакого следа в его настроении, и никогда не переходил в действие.
Из писем Фридриха к Эйлеру видно, что последнему часто приходилось заниматься применением математики на практике; Эйлеру поручали рассматривать различные финансовые проекты, наблюдать за тем, чтобы водяные насосы в Сан-Суси действовали правильно, проверять разные отчеты. Несмотря на такие труды, Эйлер получал вознаграждение вдвое меньше, чем Мопертюи. Фридрих называл его своим одноглазым геометром и не понимал обширности его гения. Проникнутый духом французских энциклопедистов, король прусский находил, что Эйлер скучен, потому что очень благочестив. Это благочестие отталкивало от Эйлера как человека также и Д’Аламбера; но Д’Аламбер ценил в нем глубокого математика. Замечательно, что из всех ученых того времени благочестием отличались только швейцарцы – Эйлер и Галлер; последний был знаменитый физиолог и анатом. Даже трудно себе представить, что Д’Аламбер, Дидро и Вольтер были современниками Эйлера и Галлера и были коротко знакомы с последними: Вольтер, например, вел деятельную переписку с Галлером. Это благочестие объясняется патриархальностью швейцарских нравов, которая до некоторой степени сохранилась и до настоящего времени. Швейцарцы вообще очень консервативны.
В 1759 году Эйлеру удалось оказать личную услугу королю изобретением
Из деятельности Эйлера отчетливо также видно, что математику весьма часто приходится оказывать людям существенные услуги в практической жизни.
Нам хорошо известно, что русская академия и русский двор никогда не переставали считать Эйлера своим человеком, и это относилось также к русской армии. Когда русские войска вступили в Берлин, Эйлеру, конечно, пришлось потерпеть убытки и подвергнуться наравне с другими гражданами разорению; но его тотчас же вознаградили за все с избытком.
Со времени отъезда Эйлера из России у нас многое изменилось: прошло смутное время, началось и кончилось царствование дочери Петра Великого и наступила блестящая эпоха Екатерины Великой; Эйлер, имевший постоянную связь с Россией, лучше чем кто-нибудь другой мог следить за всеми этими выгодными для России переменами. Родственник Эйлера, Фусс, утверждает, что его неудержимо влекло в Россию. Может быть, потому, что и в Берлине он не чувствовал себя совершенно дома. Фридрих Великий отдавал предпочтение французским философам и французским математикам и если не обижал, то, во всяком случае, часто обделял Эйлера своими милостями. Д’Аламбер, гостивший короткое время в Берлине и не особенно расположенный к Эйлеру, должен был принять под свою защиту интересы последнего и просить Фридриха о прибавке ему жалованья. Эйлер как ни мало думал о жизни, однако хорошо понимал, что если и при жизни ему так трудно было добиться мало-мальски обеспеченного положения в Берлине, то в случае смерти его семья легко может остаться без всяких средств к существованию. Он сравнивал в отношении щедрости Россию и Пруссию; все преимущества были на стороне России.
Фридриху Великому не хотелось отпускать в Петербург Эйлера: хотя “чистый” математик лично его и мало интересовал, но составлял славу академии и был ему очень полезен своим беспримерным трудолюбием; король нехотя, но понемногу улучшал его материальное положение, а Эйлер, не имея веского предлога к отъезду в Россию, покорялся воле Фридриха и скрепя сердце оставался в Берлине...
Из биографии Эйлера видно, что ему никогда не приходила в голову мысль возвратиться в Швейцарию. Впрочем, пример его знаменитого соотечественника Галлера мог совершенно убедить его отказаться от этой мысли. Известно, как скудно вознаградила Швейцария Галлера за все, чем тот пожертвовал из любви к своему отечеству. Эйлер отчетливо сознавал, что по возвращении в Швейцарию ему, может быть, менее всего придется заниматься математикой. Любовь к отчизне, так глубоко свойственная всем швейцарцам, у него всегда уступала любви к математике, с которой ему невыносимо тяжело было расстаться даже на самое короткое время.
Эйлер еще жил в Берлине, когда в Швейцарии умер его отец. Узнав об этом, он написал матери письмо, в котором настойчиво просил ее переехать жить к нему в Берлин. Мать согласилась, и Эйлер поехал встречать ее во Франкфурт-на-Майне. Теперь нас невольно поражает, как это так: быть во Франкфурте и не заглянуть в Базель? Но в то время еще не было железных дорог, а материальные средства Эйлера всегда были очень незначительны. Мать Эйлера прожила у него несколько лет в Берлине и видела, какие почести воздавал ученый мир ее сыну.
ГЛАВА III
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
Вторичный приезд Эйлера в Петербург. – Потеря зрения. – Усиленная деятельность слепого. – Пожар истребляет дом Эйлера. – Последние годы жизни Эйлера. Его смерть. – Сыновья Эйлера. – Эйлер и Академия наук. – Эйлер и Лаплас: их характеры
В мае 1766 года русский посол в Берлине, князь Долгорукий, сообщил Эйлеру, что императрица Екатерина II, соглашаясь на все условия, приглашает его снова приехать в Россию и занять его неотъемлемое место в Академии наук. Фридрих Великий долго не соглашался отпустить своего геометра в Россию с его двумя старшими сыновьями; младшему же, состоявшему лейтенантом в артиллерии, король наотрез отказал в позволении сопровождать в Россию отца. Но в июне Эйлер со старшими сыновьями выехал из Берлина, где провел четверть века, пользуясь вполне заслуженным уважением. Накануне его отъезда князь Адам Чарторыйский от имени короля Польши пригласил его заехать в Варшаву. Эйлер, разумеется, с благодарностью принял приглашение и на пути своем в Россию десять дней пробыл в Варшаве, встреченный и окруженный почестями.