Леопард на солнце
Шрифт:
– Они были уверены, что обыскали все до последнего уголка, но ничего не нашли. Оружие хранилось в одном из закоулков в подвалах, куда им было не добраться. Так или иначе, они арестовали Нандо.
– Как же, если они ничего не нашли?
– Они сказали, что нашли пять пуль под кроватью, надели на него наручники и увезли. Пташка Пиф-Паф, Ножницы и все прочие ничего не могли поделать: они и пикнуть не успели. Никогда раньше они не сталкивались с танковыми орудиями и полубатальоном солдат. Даже и сам Нандо не протестовал, так велико было его изумление. От кого угодно он ожидал бы подвоха, но
– Так что же, только за эти пять пуль они арестовали второго Рэмбо?
– Именно так. Его заперли в камере все еще в состоянии полного замешательства, за которым последовал взрыв смертельного гнева – так бывает с ягуаром, только что отловленным прямо в сельве и после дозы успокоительного выпущенным в зоопарке. В этом состоянии его и застал визит адвоката Мендеса – сам же адвокат был бледен, с изменившимся лицом, и одет кое-как, без обычной тщательности. Его волнение и великая озабоченность были настолько очевидны, что Нандо их сразу заметил:
– Что происходит? – спросил он.
– Монсальве купили Пинилью, того полковника, что захватил тебя. Они посадили тебя сюда, чтобы иметь возможность убить.
– Они думали изрешетить Нандо прямо там, в камере?
– Таков был их план. Но Мендес подсуетился быстро, и у него на руках была медицинская справка со всеми подписями и печатями, согласно которой Нандо требовалось безотлагательно перевести в больницу.
– Мы выходим отсюда, – сказал адвокат, – потому что тебя должны оперировать.
– Оперировать? Хорошо бы узнать, по какому поводу?
Мендес, уже таща его за руку к двери, ответил:
– Неважно, по какому поводу, так надо.
– И что за операцию ему сделали?
– Нандо заменили тюрьму на больницу, и доверенный хирург адвоката согласился поставить ему фальшивый кардиологический диагноз. Он усыпил Нандо наркозом, вскрыл ему грудь по линии старого шрама и спустя некоторое время снова зашил, не тронув ничего внутри.
В зеленой больничной палате Нандо Барраган возвращается к реальности из очень дальней дали, словно астронавт – из межзвездного пространства. При первом контакте с землей он чувствует жжение в груди; при втором уверенно, с закрытыми глазами, распознает присутствие женщины.
– Милена, ты? – спрашивает он все еще пьяным от пентотала голосом.
– Нет. Я Ана Сантана.
– Подойди, не уходи. Дай мне воды, Ана. В последний раз, когда я очнулся от наркоза, рядом была Милена. Она и до этого была рядом, во время пальбы, когда Мани Монсальве ранил меня в колено. Я не почувствовал боли, но понял, что колено он мне раздробил. Я упал ничком в лужу собственной крови и с пола не мог защищаться. Милена подняла меня, поставила на ноги, чтобы я мог стрелять, и прикрывала меня своим телом, служа мне при этом опорой. Она сильная женщина. И не один раз она рисковала собой ради меня.
– Тебе есть за что ее так любить.
– Подойди, Ана, иди поближе.
Ана Сантана делает шаг вперед и останавливается рядом с ним.
– Разденься, – просит Нандо, и ее глаза и рот округляются в полнейшем изумлении.
– Говорю тебе, раздевайся.
Словно готовясь совершить святотатство, Ана Сантана озирается по сторонам, чтобы убедиться,
– Догола, – приказывает Нандо.
«Леониса» такой ширины и плотности, что напоминает бронежилет, а его бретели и резинки так туги, что отпечатываются на ее белой девической коже. Ее руки бродят за спиной, возятся вслепую с упрямыми петлями, пока наконец не расстегивают их. Застежки пружинно стреляют, и в послеоперационной палате груди Аны появляются залитые зеленым светом среди устаревших хирургических аппаратов, выкрашенных кремовой краской. Нандо глядит на нее недолгое время, и велит ей снять оставшуюся одежду и лечь с ним на каталку.
– Их видели две проходившие мимо медсестры, они-то потом и стали рассказывать. Они говорили, что Ана Сантана была совершенно голая, сидела на Нандо верхом, и они занимались любовью.
– А как же он мог, с только что зашитым разрезом на груди?
– А он и не мог. Он был слаб и измучен болью, и толку не вышло. У него не встало, и в тот момент исполнилось предсказание.
– Какое предсказание?
– Первое предсказание Роберты Каракола.
Когда Ана Сантана выходит из реанимационной палаты, застегивая блузку, растрепанная, с пунцовыми от стыда щеками, она сталкивается с адвокатом Мендесом – он, вместе с Пташкой Пиф-Паф, Симоном Пулей и Кудрей, идет повидать Нандо. Найдя Нандо в сознании, он рассказывает ему, что через несколько минут после того, как они покинули тюрьму, там в коридоре взорвалась бомба, задев осколками одиннадцать заключенных в соседних камерах. Пташка Пиф-Паф и остальные подтверждают это: они были свидетелями взрыва, о котором уже сообщили по радио.
– Ты спас мне жизнь, – говорит адвокату мнимый больной. – Откуда ты узнал, что меня хотят убить?
– От Алины Жерико.
– Я опять твой должник. Ты и на этот раз не позволишь уплатить тебе долг?
– Позволю, Нандо. На этот раз – да.
– Смотрите, какие бывают в жизни совпадения. В те же дни, когда Нандо был в Центральной больнице Города, самый престижный пластический хирург Порта амбулаторно сделал Мани операцию, чтобы удалить шрам на лице.
– Так и было. Но заметьте разницу. Нандо вскрыли старую рану, тогда как Мани удалили ее навсегда.
– Кто-нибудь навещал Нандо во время его, так скажем, выздоровления?
– Да, Ана Сантана каждый день ходила к нему в больницу. Приходила с рассветом, приносила ему сигареты «Индианка» и фасоль домашнего приготовления. Он обращался с ней ласково, как никогда раньше, но звал ее не Ана, а Милена. Эта путаница имен стала постоянной, вплоть до того, что Нандо Барраган окончательно вычеркнул из своего словаря настоящее имя жены.