Лепестки на ветру
Шрифт:
Рейф действительно от души желал им счастья, однако, взглянув на результат своего душевного порыва, не мог сдержать разочарования. Мужчина, известный своим хладнокровием, должен быть более сдержанным. Чего он добился? Лишился еще одного бокала и приобрел ноющую боль в груди от ощущения невосполнимой утраты, не имевшей ничего общего с хрусталем.
Налив себе еще бренди, Рейф откинулся в кресле-качалке, обвел взглядом книжные полки. Кабинет, отделанный в итальянском стиле, был его самым любимым местом в роскошно и со вкусом обставленном доме. Он гордился своей библиотекой, он имел все, что хотел… Тогда откуда такое мрачное
Чтобы перебороть это состояние души, нужно отыскать причину, а значит, еще больше углубиться в себя. Дело не в Джоселин. Если бы ему так сильно ее хотелось, он мог бы на ней жениться.
Рейфа тянуло к ней нечто другое, не любовь, не страсть. Джоселин чем-то неуловимым напоминала ему Марго — Марго, вероломную красавицу, давно погибшую, но продолжавшую сводить его с ума все эти годы. Внешнее сходство между двумя женщинами было небольшим, они похожи характерами, душой. Обе яркие, веселые, даже смеялись одинаково. Когда Рейф был с Джоселин, он неизменно вспоминал Марго. Леди Кендал трогала его за живое, как никакая другая женщина, и будь он в силах вернуть молодость, Джоселин стала бы его женой.
Потягивая бренди, Рейф старался думать о Марго Эштон так, словно она была ему посторонним человеком. Но как можно сохранять беспристрастность в отношении первой любви! Любви первой и, увы, последней, поскольку приобретенный опыт навсегда отвратил Рейфа от романтических иллюзий. Тем не менее иллюзии эти временами почти обретали плоть и кровь.
Марго не была самой красивой из женщин, которых он знал, и, уж конечно, не была самой богатой или знатной из них. Чего у нее было в избытке, так это жизнелюбия. Она словно вся светилась изнутри.
И вновь перед его мысленным взором поплыли горько-сладкие видения. Рейф вспоминал первую встречу, первый несмелый, почти призрачный поцелуй, долгие часы за шахматной доской, когда чисто формальные ходы и движения подразумевали нечто гораздо большее, игру, куда более страстную; разговор с полковником Эштоном, то, как он удивленно приподнял брови и в то же время по-отечески приободрил, когда Рейф пришел просить руки его дочери.
Наиболее явственно Рейф вспоминал одно раннее утро. Они с Марго договорились проехаться верхом и встретить рассвет. Мелкий дождик моросил, когда Рейф медленно ехал по Мейфер-стрит, но при подъезде к Гайд-парку небо прояснилось. Над его головой огромной сверкающей аркой зажглась семицветная радуга, ярче которой он не видел никогда в жизни. Рейф остановился полюбоваться великолепным зрелищем, и тут же из туманной мглистой дымки словно с небосвода возникла всадница на серебряной кобыле, как королева из древней легенды.
Марго засмеялась и протянула ему руку — ожившее сокровище, подарок небес. И хотя Рейф прекрасно понимал, что волшебство — всего лишь порождение игры дождя и света, каприз погоды, оно ему казалось самым настоящим чудом.
Но через четыре дня все было кончено, тогда же пропало и чудо.
И виной всему был сам Рейф — его глупая ревность, обида привели к расторжению помолвки. Имей тогда он, мальчик двадцати одного года, свой нынешний опыт, умей прощать обманы, как научился делать это сейчас, они бы с Марго любили друг друга и по сей день.
Да, после того ему так мучительно не хватало ее участия. Рейф понимал, что сейчас он в плену собственных иллюзий: ни одна реальная женщина не может полностью совпадать с образом, рисуемым воображением, но все равно не мог запретить себе тосковать по ее смеху, по ее зеленым глазам, провожающим его таким пристальным, магнетическим взглядом, что он забывал обо всем на свете.
Путешествие по волнам памяти прервали звук разбивающегося хрусталя и острая боль. Оказалось, он так сильно сжал бокал, что тот лопнул и маленькие частички вонзились в ладонь. Нахмурившись, Рейф взглянул на кровь и осколки. До чего же хрупок хрусталь! Дворецкий будет причитать целый день, обнаружив недостачу двух бокалов из знаменитой коллекции.
Со вздохом Рейф встал и пошел в спальню. Может, в воспоминании и есть некое поэтическое удовольствие, но жизнь продолжается, завтра ему предстоит трудное путешествие, поэтому лучше как следует выспаться, оставив ошибки молодости там, где им надлежит быть, — в прошлом.
Глава 2
— Ни за что!
Флакон духов просвистел всего в двух дюймах от виска Роберта Андерсона, но тот и бровью не повел, зная, что у Мегги отличный глазомер и она не промахнулась бы, действительно имей намерение в него попасть. На этот раз она просто, мягко говоря, намекнула на свое с ним несогласие. Оружие было выбрано не случайно: при ее безупречном вкусе не стоило сожалеть о разбившемся флаконе дешевых духов, подаренном баварцем с тугим кошельком и дурным вкусом.
Роберт улыбался напарнице. Мегги тяжело дышала, ее злые глаза, казавшиеся серыми из-за серебристого парчового платья, метали молнии.
— Ну почему ты так не хочешь встречаться с этим герцогом? Его посылает сам лорд Стрэтмор. Тебе должно льстить столь пристальное внимание к твоей персоне министерства иностранных дел.
Ответом был град отборной итальянской брани. Роберт, склонив голову набок, слушал с насмешливым прищуром. Когда весь ее запас исчерпался, он сказал:
— Весьма сильно сказано, Мегги, любовь моя, но что это с тобой? До сих пор я не замечал, чтобы ты выходила из роли. Неужели Магда Янош не может ругаться по-венгерски?
— Я лучше владею итальянским фольклором, — надменно бросила Мегги, — и ты прекрасно знаешь, что только с тобой позволяю себе выходить из роли.
Высокомерие истинной аристократки уступило озорному хихиканью.
— Не думай, — сказала она, погрозив Роберту пальцем, — что сможешь заговорить мне зубы. Давай вернемся к этому достойнейшему из джентльменов, герцогу Кэндоверу.
— С удовольствием, — ответил Роберт, пристально всматриваясь в собеседницу. Они были знакомы с давних пор и, хотя уже не были любовниками, оставались лучшими друзьями. Не в характере Мегги эффектные жесты, пусть она более двух лет и играла роль эксцентричной венгерской аристократки. — Так что ты имеешь против герцога?
Мегги села перед туалетным столиком, взяв в руки гребень из слоновой кости. Мрачно глядя в зеркало, принялась расчесывать рассыпанные по плечам волосы.
— Этот человек — напыщенный резонер, — процедила она.
— Означает ли это, что на него не подействовали твои чары? — поинтересовался Роберт. — Удивительно… У Кэндовера репутация дамского угодника. Не верится, чтобы он отказался от такого лакомого кусочка.
— Не смей называть меня так, Роберт! Волокиты — худшие из породы резонеров. Самые нудные из них. Лживые и двуличные. Поверь моему опыту.