Лера и параллель
Шрифт:
Кожа моя покрыта ровным золотистым загаром, везде. А когда я впервые вышла в местном аналоге бикини к закрытому, принадлежащему лишь семье Лигару, дикому пляжу, и прилегла на шезлонг, скинув пляжное платье, Макс сначала набросился на меня, с трудом дотерпев до бунгало, а затем запретил так ходить. И всё же я нашла способ убедить его, что загорелое тело — это красиво. А моё загорелое тело — красиво вдвойне. Грудь уже налилась, стала тверже и полнее, я вся как-то приятно округлилась, и, хотя животик не выпирал явно, тело моё изменилось. И эти метаморфозы радовали и меня, и упыря.
Нам
Меня разбудили откровенные ласки, губ и языка и нескромные движения пальцев, рисующих вокруг пупка и венериного бугорка завитушки и спирали. Едва я открыла глаза и поймала взгляд своего бесстыдника, он пошире раздвинул мне ноги и не разрывая зрительного контакта лизнул. Обжигающе горячо и возбуждающе сладко. Я выгнулась на встречу его ласкам, хрипя со сна его имя и разводя колени еще шире, словно предлагая себя.
Макс лишь усмехнулся и с радостью воспользовался предложением, покусывал и посасывал набухшие лепестки, неспешно и тягуче ласкал жесткими пальцами внутреннюю поверхность бедра, но старательно обходил самую чувствительную точку, пульсирующую и жаждущую внимания. Я протянула свои пальцы к возбужденному до предела клитору, за что получила болезненный укус и с шипением отдернула руку.
Хитрый прищур, и зубастик грозит мне пальцем, потом с видимым интересом смотрит на него, и облизывая, неспешно гладит влажный вход, дразнит, то входя, то выходя. Совсем на чуть-чуть, лишь играясь и еще больше раззадоривая, и распаляя мое желание. К пальцу присоединяется второй, а потом язык и губы, а когда я готова молить и сдаться, он резко, почти до боли ударяет языком по клитору, подводя меня к пропасти и полностью погружается в меня пальцами.
Я кричу и бьюсь словно птица в силках, ооо, я готова просыпаться так каждое утро.
Когда откат оргазма становится менее болезненным, возбужденный, едва сдерживающийся вампир входит в меня, пронзая и вбиваясь в древнем ритме. Кровать ходит ходуном, бьется о стену так, что с потолка что-то сыпется, его глаза всматриваются в мое сосредоточенное лицо, шея и руки напряжены, желваки ходят ходуном, а клыки торчат как у саблезубого тигра. Я вновь кричу, достигая пика, сжимая мышцами его до предела, царапая мощную спину.
Укус, осторожный, даже приятный, грудь колют мелкие иголочки, несколько жадных глотков и он прокусывает своё запястье, и когда я впиваюсь в него, глотая кровь, его глаза закатываются от невероятного кайфа, он изливается внутрь, вбиваясь, вторгаясь в меня всей своей мощью, погружаясь до самого дна. Наши языки танцуют последний танец, мы пьем запах и вкус крови друг друга, и мне все это кажется естественным и прекрасным.
Спустя несколько мгновений мы лежим, откинувшись на простынях, рука жениха покоится на моем бедре,
— Я сгоняю в пекарню, моя Тари, — хрипит упырь. Здесь в гараже у него есть копия железного зверя, и он, словно юнец, гоняет на нем, рыча и распугивая почтенных и немного сонных отдыхающих.
— Иди, — отвечаю я, всё равно встать сил нет никаких. Я, словно липкий джем, что размазали по горячему тосту. Кстати о варенье!
– возьми мне тех круассанов с малиной, а еще булочку с пеканом.
— Я мигом, — одевается он, а уходя возвращается и целует мою голую попу, слегка надкусывая правую ягодицу. — Ух, какой я голодный.
Я смеюсь ему в след. Мой зубастик!
Рев двигателя и спустя пару мгновений, лишь аромат наших соков, лаванды и вереска напоминает о том, что за безобразия творились в спальне.
Я опять задремала, то погружаясь в глубокую дрему, то выныривая на поверхность утомленного утренним соитием и начинающейся жарой сознания.
Секунду назад я была расслаблена и спокойна, но вдруг, тонкие волоски на руках поднялись, словно наэлектризованные от синтетического свитера, дыхание сбилось, а я вся подобралась и перевернувшись на спину, я подтянула ноги к груди. Обернувшись простыней, я встала и как раз потянулась за халатом, когда меня грубо развернули и шарахнули от стену.
Перед глазами заплясали хороводом звездочки, затылок отнялся, а зубы клацнули с такой силой, что я едва не откусила себе язык. Толстые потные пальцы сжались на моем горле, стискивая его изо всех сил. Давид, в мокрой одежде и со спутанными волосами, ранее уложенными в идеальную прическу, брызжа слюной и осыпая меня ругательствами, от которых мои бедные уши сворачивались в трубочку, все сильнее и больнее сжимал моё горло.
Его глаза были налиты красным, он выплевывал в меня обвинения и как мантру, с сумасшедшим блеском в глазах повторял «Это ты виновата! Это твоя вина!!!».
В книгах обычно читаешь, что в такие моменты вся жизнь пробегает перед глазами, особенно ярко прокручивая самые счастливые моменты. У меня же, когда кислорода стало катастрофически не хватать, а шея угрожала хрустнуть под на удивление сильными пальцами толстяка, наверное, мощи ему придавали одержимость и безумие, плавающее во взгляде, не было не единой картинки проносящихся розовыми единорожками в выключающемся сознании. Была лишь злость.
Неистовая досада.
Неудержимая ожесточение.
Сметающая все на своем пути ярость.
В сотне упаднических мыслей лишь одна кружила вьюгой.
Ненависть.
«Да чтоб ты сдох» — билось во мне с каждым ударом сердца.
«Сдохни» — стучало в каждом биении пульса.
Толстые пальцы разжались. Мешком с песком грузное тело повалилось на пол. И я рядом. Трясущиеся колени не выдержали и словно игрушечные шарниры отказались меня держать. Я стала отползать подальше от хрипящего и хрюкающего несостоящегося убийцы. Пока несостоящегося. Я едва дышала, горло сжималось в спазмах не желая пропускать так необходимый мне воздух.