Лерка
Шрифт:
Иногда по листьям пролетал мгновенный голубой отблеск: на плавучем доке в Южной бухте вспыхивала электросварка. Было слышно, как за бухтой, на вокзале, тяжело дышали уставшие поезда… Изредка доносился очень далекий металлический грохот, словно по камням раскатывались пустые железные шары. Может быть, на рейде гремели якорные цепи?
Ни утомленные вздохи составов, ни дальний гром цепей, ни близкое дыхание тети Вари не мешали тишине. Здесь она все равно была хозяйкой.
За окном, кроме листьев, Лена различала кусок побеленного
На подоконнике были рассыпаны круглые морские камешки, плоские раковины мидий, крабьи клешни и обкатанные волнами осколки мрамора и черепицы – береговая добыча Лены. Добыча была так велика, что Лена теперь ничуть не жалела это добро. Она брала на ощупь камешек покрупнее и бросала его в будку. Камешек щелкал по доскам. Барс просыпался и вопросительно гавкал. Потом, смутившись, что поднял напрасную тревогу, начинал сердито скрести за ухом. Тесная будка скрипела и качалась. Но скоро Барс засыпал и принимался тихонько рычать и повизгивать. Наверно, ему снился Македон – облезлый соседский кот.
Лена вдруг поняла, что не может сидеть в комнате.
Она тихо надела платье и босоножки, выбралась в окно и на цыпочках прошла мимо будки с Барсом к калитке.
Над улицей, на столбе, горел фонарь. Он очень ярко горел, как на сцене, когда ночь ненастоящая. Листья большой акации просвечивали слабой зеленью. Они были похожи на большие перья с мушкетерских шляп. Ветра не было, и тень от листьев лежала на белых камнях забора неподвижным громадным веером.
Лена пошла в конец улицы. Там, изгибаясь на заросшем склоне, убегала вниз лестница. Вниз, к огонькам, крышам, освещенным улицам.
Лена остановилась на верхней площадке. Справа, за каштанами, погромыхивал и мигал цветными огоньками сквозь листья Северный рейд. Впереди и слева было Темное Пространство.
Там, в ночи, сливались море и небо.
В этой громадной темноте полз Одинокий Огонек. Очень маленький и очень заброшенный. Или фонарик на мачте, или окошко в каюте, кто знает…
Лене стало тревожно и одиноко, будто она вдохнула в себя всю эту большую ночь. И сделалось ей очень жаль тот дальний огонек. Бывает так: заберется в душу непрошеная грусть – и хоть плачь.
Но вдруг справа, у невидимого берега, прогоняя всякую печаль, вспыхнули другие огоньки – красные и белые. А из-под них ярко-голубой иглой ударил Большой Огонь. Он проткнул ночь, и там, где брел по темной дороге Одинокий Огонек, вспыхнула звезда ответного прожектора. Потом она погасла, но огонек побежал будто веселее.
А маяк сигналил, не уставая.
Лена вспомнила, что днем видела в той стороне желтую полуразрушенную крепость на мысу, а на крепости – вышку и мачту.
Она засмеялась и пошла домой. Ей было хорошо идти и знать, что там, над старыми бастионами, воюет с темнотой надежный маячный огонь. И никто не заблудится в ночи.
Это воспоминание осталось в ней как яркая звездочка.
– Лерка, – сказала Лена, – вот что… Есть одно дело. Тебе понравится.
Он глянул с недоверчивым интересом.
– Правда, понравится, – повторила Лена. – Только ты пока не спрашивай. Я рассказать не сумею. Это надо посмотреть. Ты согласен?
– Да, – сказал он и мягко, по-кошачьи, поднялся, не отрывая глаз от Лены. – А где это дело?
– Знаешь, где ручей впадает в озеро? Был там?
– Ну, был, – нехотя ответил он. – Один раз… Что там делать? Там нет хорошей глины.
– Неважно. Ты иди сейчас туда. Но не берегом, а лесом, по правой тропинке. Лесом – ближе. Там подожди.
– А ты?
– Я скоро приду… Послушай, а может, ты боишься один в лесу?
– Ну и вопросы ты задаешь, – сказал он совершенно по-взрослому.
– Ну иди… Постой. Ты переоденься, а то всю свою парадную одежду перемажешь. Будет много работы.
Лена сходила в сарай за веслами. Дотащила их, прихрамывая, до причального плотика, отцепила лодку.
Грести оказалось трудновато, потому что больной ногой нельзя было упираться в дно. Лена торопливо налегала на весла и беспокоилась о Лерке.
Зря беспокоилась. Когда лодка села на отмель в устье ручья, Лена сразу увидела Лерку. Его мятый ситцевый костюмчик розовел в темной зелени, как большой шиповник. Лерка уже отыскал корягу. Он по-хозяйски оседлал ее, опоясав толстый ствол коричневыми ногами.
– Я здесь, – отчетливо сказал он сверху и уселся поудобнее. Коряга угрожающе закачалась над откосом.
– Осторожней!
– Ты про этот пень говорила, что будет дело? – спросил он, качаясь.
– Про этот… Да осторожней ты! – с досадой сказала Лена и начала продираться наверх. Было жаль, что не удался сюрприз.
Поднявшись, она за рубашку стащила всадника с коряги и едва удержалась, чтобы не шлепнуть.
– Тоже мне наездник! Вот сломаешь шею!
Лерка не обиделся. Отколупнул гнилушку и доверительно сказал:
– Хорошее дерево. Ты сама его нашла?
– Конечно, сама. Нравится?
– Можно сделать дракона, – задумчиво сказал Лерка. – Только придется чешую вырезать. Вот это будет шея, а это хвост…
– Подожди. – Лена села на шею дракона и поставила Лерку перед собой. – Послушай…
И она стала говорить про ночное море, про пустой берег. И про то, как хорошо, когда видишь вспыхнувший маяк. И как будет здорово, если на озерном берегу тоже загорится маячный огонек. Поставить у причала деревянного великана с фонарем в руке! Будто он вышел из лесной сказки и светит, светит, чтобы никто не заблудился вдали от земли, не проплыл мимо пристани.
Лена говорила и придерживала Лерку за большую пуговицу. Он не двигался. Смотрел ей в лицо. Не в глаза, а куда-то на подбородок. Но слушал внимательно. И, когда Лена замолчала, нетерпеливо шевельнулся.