Лермонтов: воспоминания, письма, дневники
Шрифт:
«Vous ^etes Jean, vous ^etes Jacques, vous ^etes roux, vous ^etes sot et cependant vous n’^etes point Jean Jacques Rousseau». [74]
Еще была тут одна барышня, [75] соседка Лермонтова по Чембарской деревне, и упрашивала его не терять слов для нее и для воспоминания написать ей хоть строчку правды для ее альбома. Он ненавидел попрошаек и, чтоб отделаться от ее настойчивости, сказал: «Ну хорошо, дайте лист бумаги, я вам выскажу правду». Соседка поспешно принесла бумагу и перо, он начал:
74
«Вы — Жан, вы — Жак, вы — рыжий, вы — глупый — и все же вы не Жан Жак Руссо» — старинный французский каламбур, построенный на непереводимой игре созвучных слов: «roux, sot» и «Rousseau».
75
Подладчикова (см.
Барышня смотрела через плечо на рождающиеся слова и воскликнула: «Михаил Юрьевич, без комплиментов, я правды хочу».
— Не тревожьтесь, будет правда, — отвечал он и продолжал:
Три грации считались в древнем мире,Родились вы… всё три, а не четыре.За такую сцену можно было бы платить деньги; злое торжество Мишеля, душивший нас смех, слезы воспетой и утешения Jean Jacques, все представляло комическую картину…
Я до сих пор не дозналась, Лермонтова ли эта эпиграмма или нет. [76]
Я упрекнула его, что для того случая он не потрудился выдумать ничего для меня, а заимствовался у Пушкина.
— И вы напрашиваетесь на правду? — спросил он.
— И я, потому что люблю правду.
— Подождите до завтрашнего дня.
Рано утром мне подали обыкновенную серенькую бумажку, сложенную запиской, запечатанную и с надписью: «Ей, правда».
ВЕСНАКогда весной разбитый ледРекой взволнованной идет,Когда среди полей местамиЧернеет голая земляИ мгла ложится облакамиНа полу-юные поля, —Мечтанье злое грусть лелеетВ душе неопытной моей.Гляжу: природа молодеет,Не молодеть лишь только ей.Ланит спокойных пламень алыйС годами время унесет,И тот, кто так страдал бывало,Любви к ней в сердце не найдет! [77]76
До сих пор эпиграмма признается за лермонтовскую и печатается всюду по тексту записок Е. А. Сушковой.
77
Впервые напечатано по неизвестному нам автографу в «Отечественных Записках» (1843 г., кн. 12, стр. 318). Вариантов, сравнительно с текстом Е. А. Сушковой, нет.
Внизу очень мелко было написано карандашом, как будто противуядие этой едкой, по его мнению, правде:
Зови надежду — сновиденьем,Неправду — истиной зови.Не верь хвалам и увереньям,Лишь верь одной моей любви!Такой любви нельзя не верить,Мой взор не скроет ничего,С тобою грех мне лицемерить,Ты слишком ангел для того! [78]Он непременно добивался моего сознания, что правда его была мне неприятна.
78
Впервые опубликовано с заглавием «К Е. А.» в «Библиотеке для Чтения» (1844 г., № 6, стр. 129). В Акад. изд. (т. I, стр. 277) есть значительное разночтение: первый и третий стих переставлены один на место другого.
— Отчего же, — сказала я, — это неоспоримая правда, в ней нет ничего ни неприятного, ни обидного, ни непредвиденного; и вы, и я, все мы состаримся, сморщимся, — это неминуемо, если еще доживем; да, право, я и не буду жалеть о прекрасных ланитах, но, вероятно, пожалею о вальсе, мазурке, да еще как пожалею!
— А о стихах?
— У меня старые останутся, как воспоминание о лучших днях. Но мазурка — как жаль, что ее не танцуют старушки!
— Кстати о мазурке, будете ли вы ее танцевать завтра со мной у тетушки Хитровой?
— С вами? Боже меня сохрани, я слишком стара для вас, да к тому же на все длинные танцы у меня есть петербургский кавалер.
— Он должен быть умен и мил.
— Ну, точно смертный грех.
— Разговорчив?
— Да, имеет большой навык извиняться, в каждом туре оборвет мне платье шпорами или наступит на ноги.
— Не умеет ни говорить, ни танцевать; стало быть, он тронул вас своими вздохами, страстными взглядами?
— Он так кос, что не знаешь, куда он глядит, и пыхтит на всю залу.
— За
— Я об этом не справлялась, я его давно знаю, но в Петербурге я с ним ни разу не танцевала, здесь другое дело, он конногвардеец, а не студент и не архивец.
И в самом деле, я имела неимоверную глупость прозевать с этим конногвардейцем десять мазурок сряду для того только, чтобы мне позавидовали московские барышни. Известно, как они дорожат нашими гвардейцами; но на бале, данном в собрании по случаю приезда в. к. Михаила Павловича, он чуть меня не уронил, и я так на него рассердилась, что отказала наотрез мазурку и заменила его возвратившимся из деревни А[лексеевым]…
Его высочество меня узнал, танцовал со мною, в мазурке тоже выбирал два раза и смеясь спросил: не забыла ли я Пестеля? [79]
Когда Лермонтову Сашенька сообщила о моих триумфах в собрании, о шутках великого князя насчет Пестеля, я принуждена была рассказать им для пояснения о прежнем моем знакомстве с Пестелем и его ухаживаниях. Мишель то бледнел, то багровел от ревности, и вот как он выразился:
Взгляни, как мой спокоен взор,Хотя звезда судьбы моейПомеркнула с давнишних пор,А с ней и думы лучших дней.Слеза, которая не разРвалась блеснуть перед тобой,Уж не придет — как прошлый часНа смех, подосланный судьбой.Над мною посмеялась тыИ я с презреньем отвечал;С тех пор сердечной пустотыЯ уж ничем не заменял.Ничто не сблизит больше нас,Ничто мне не отдаст покой,И сердце шепчет мне подчас:«Я не могу любить другой!»[Я жертвовал другим страстям,]Но если первые мечтыСлужить не могут больше нам,То чем же их заменишь ты?Чем ты украсишь жизнь мою,Когда уж обратила в прахМои надежды в сем краю —А может быть, и в небесах! [80]79
Пестель Александр Иванович, поручик кавалергардского полка, младший брат знаменитого декабриста.
80
Впервые опубликовано Е. А. Сушковой в «Библиотеке для Чтения», 1844 г., № 5, стр. 7–8. В тексте как этом, так и позднейших записок явный пропуск 17-го стиха, который был восстановлен Ю. Г. Оксманом по сохранившемуся автографу. В этом автографе произведение озаглавлено: «Стансы», разбито на три строфы и имеет дату «26 августа 1830 года».
Я не видала Лермонтова с неделю, он накопил множество причин дуться на меня, он дулся за Пестеля, дулся, кажется, даже и за великого князя, дулся за отказ мазурки, а более всего за то, что я без малейшей совести хвасталась своими волосами. За ужином у тетки Хитровой я побилась об заклад с добрым старичком, князем Лобановым-Ростовским, о пуде конфект за то, что у меня нет ни одного фальшивого волоска на голове, и вот после ужина все барышни, в надежде уличить меня, принялись трепать мои волосы, дергать, мучить, колоть; я со спартанской твердостью вынесла всю эту пытку и предстала обществу покрытая с головы до ног моей чудной косой. Все ахали, все удивлялись, один Мишель пробормотал сквозь зубы: «Какое кокетство!»
— Скажите лучше: какая жадность! Ведь дело идет о пуде конфект; утешьтесь, я поделюсь с вами. Насущные стихи на другой день грозно предвещали мне будущее:
Когда к тебе молвы рассказМое названье принесетИ моего рожденья часПеред полмиром проклянет;Когда мне пищей станет кровьИ буду жить среди людей,Ничью не радуя любовьИ злобы не боясь ничьей, —Тогда раскаянья кинжалПронзит тебя; и вспомнишь ты,Что при прощанье я сказал.Увы! то были не мечты!И если только наконецМоя лишь грудь поражена,То верно прежде знал Творец,Что ты страдать не рождена. [81]81
Впервые напечатано Е. А. Сушковой в «Русском Вестнике» 1857 года, т. XI, стр. 405. Других текстов этого произведения до нас не дошло.