Лермонтов. Мистический гений
Шрифт:
Юрий Волин из "Menschen und Leidenschaften" говорит о себе: "Тот, который перед тобою, есть одна тень; человек полуживой, почти без настоящего и без будущего…" Таким Михаил Юрьевич видел и сам себя. В признаниях этого своего юного героя Юрия Волина мы можем понять, как рос Мишель. Он с неизбежностью шел навстречу своей гибели. В своей трагичности он видел нечто неизбежное, небесное.
Он признается: "…от колыбели какое-то странное предчувствие мучило меня… Несправедливости, злоба — все посыпалось на голову мою… По какому-то машинальному побуждению я протянул руку — и услышал насмешливый хохот — и никто не принял руки моей — и она обратно упала на сердце… Любовь мою к свободе человечества почитали вольнодумством — меня никто… не понимал".
Не так ли исповедуется Печорин перед княжной Мери? А если учесть, что в ранних своих драмах он показывает и всю свою сложную семейную историю, всю борьбу между отцом и бабушкой, становясь однозначно на сторону отца, но продолжая уважать бабушку, видно, что, по сути, все творчество Михаила Лермонтова — о себе самом.
Именно поэтому "Герой нашего времени" с годами не утратил своей актуальности. Эгоист и бретер Печорин, на самом деле, в большей степени наш современник, чем мы сами. Как и Лермонтов, он воевал уже сегодня под Урус-Мартаном. Как и Лермонтов, он крутился на сегодняшних кремлевских балах, не зная, чем всерьез занять себя. Увы, нынешнее поколение такое же внешне пустое, как и печоринское, ни веры, ни идей, ни надежд. Опять ехать на Кавказ? Идти на Болотную площадь? А зачем?
В июне 1851 года поэт Яков Петрович Полонский, бывший в то время на Кавказе, написал стихотворение "На пути из-за Кавказа", в котором поэтически воспроизвел путь автора с Максимом Максимычем и последние страницы "Княжны Мери":
Душу, к битвам житейским готовую, Я за снежный несу перевал. Я Казбек миновал, я Крестовую Миновал — недалеко Дарьял. Слышу, Терека волны тревожные В мутной пене по камням шумят — Колокольчик звенит — и надежные Кони юношу к северу мчат. Выси гор, в облака погруженные, Расступитесь! — приволье станиц — Расстилаются степи зеленые, Я простору не вижу границ. И душа на простор вырывается Из-под власти кавказских громад — Колокольчик звенит-заливается… Кони юношу к северу мчат. Погоняй! гаснет день за курганами, С вышек молча глядят казаки — Красный месяц встает за туманами, Недалеко дрожат огоньки. В стороне слышу карканье ворона — Различаю впотьмах труп коня — Погоняй, погоняй! тень Печорина По следам догоняет меня…Конечно, Печорин — это придуманный герой, даже описывая сам себя, Лермонтов в чем-то преувеличил достоинства своего героя, в чем-то максимально принизил его. Он выдавал мечты за действительность, он безжалостно бичевал сам себя. Вот его Печорин и в Персию едет, и погибает по дороге обратно, как бы реализовывая все тайные мечты самого автора.
Кстати, почему наших поэтов всегда так тянет в Персию? Именно туда мечтал попасть и сам Лермонтов. Он писал С. А. Раевскому: "Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч.". Мечтал о Персии и его друг, поэт-декабрист Александр Одоевский. В 1835 году он сожалел о несбывшемся "проекте отправиться в Персию вместе с добрым и дорогим Александром Грибоедовым". Еще один русский поэт Дмитрий Владимирович Веневитинов писал брату в период русско-персидской войны (1826–1828): "Молю Бога, чтобы поскорее был мир с Персией, хочу отправиться туда при первой миссии и на свободе петь с восточными соловьями". И уже незадолго до смерти в 1827 году мечтательно планировал: "Я еду в Персию. Это уже решено. Мне кажется, что там я найду силы для жизни и вдохновения". Вот и Печорин утолил свою тягу к Востоку, реализуя в романе несбывшуюся мечту самого Лермонтова уехать от всей постылой казарменной николаевщины в неведомую Персию. А там уж можно на обратном пути где-нибудь и умереть по дороге. Вспомним и "Персидские мотивы" Сергея Есенина. Персия мелькает в стихах всех ведущих поэтов Серебряного века. Что нас всех, русских, славян, притягивает к этой древнейшей цивилизации?
Даже в самых личных и интимных письмах мы все пишем немножко не от себя, а от некоего лирического героя. "Мысль изреченная — есть ложь". Что бы мы про себя ни говорили и ни писали хорошего или плохого, будет добавляться, как бес из тумана, выдуманный образ. А уж если пишет гениальный автор, то какие бы свои сокровенные мечты, мысли и чувства он ни открывал перед нами, какие бы ядовитые подробности ни писал как бы о себе, как бы ни признавал самого себя главным героем, ясно, что это описание всех своих пороков перерастает, как правильно написал сам же Михаил Лермонтов в предисловии ко второму изданию романа, в "…портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии".
Но не лукавил ли автор в своем предисловии, написанном уже после известного мнения о романе самого императора Николая I? Не выглядит ли это предисловие как оправдание героя (и самого себя) перед своим государем? Это неизвестно. Известно лишь, что письмо Николая I своей супруге Александре Федоровне было опубликовано сначала в немецкой печати еще в 1913 году, а в русской — в 1921 году, и содержится в этом письме императора своей жене (давней и верной поклоннице таланта Лермонтова, по чьей просьбе он и взялся читать роман Лермонтова), написанном 12/24 июня 1840 года, анализ этого романа. Там изложена ясно и литературоведчески четко императорская оценка "Героя нашего времени" и его автора. Любой консервативный литературовед может позавидовать такой четкой оценке. Император Николай I объяснял, что, начав читать роман, вначале было обрадовался, решив, что именно Максим Максимыч и есть "герой нашего времени". Однако, обнаружив в дальнейшем свою ошибку, очень на автора вознегодовал. И уже на всю жизнь. Он мог забыть шалости с дуэлями, пьянки, вольное поведение, но книги, особенно талантливые (а вкус у него, несомненно, был), которые могли принести вред его державе, его правлению, он не забывал никогда. Ни Пушкина, ни Рылеева, ни Лермонтова…