Лермонтов
Шрифт:
Это лирическое признание было вписано в альбом Сушковой, а также в альбом Л. М. Верещагиной. Первая строфа его представляет собой переложение обращения Гамлета к Офелии в переводе Вронченко (1828), вторая строфа вошла в посвящение к «Демону» (третья редакция, 1831 год).
Принято считать, что стихи эти образуют своего рода «лирический дневник» (как, впрочем, и любой любовный цикл). Сначала — зарождение чувства, которое сам поэт не решается назвать любовью:
И что ж? — разлуки первый звук Меня заставил трепетать; Нет, нет, он не предвестник мук; Я не люблю — зачем скрывать!Но
Даже к неразделенной любви Лермонтов предъявляет требование абсолютности: светской благосклонности он предпочитает определенность, «чистоту» безответности («Благодарю!»):
О, пусть холодность мне твой взор укажет, Пусть он убьет надежды и мечты И все, что в сердце возродила ты; Душа моя тебе тогда лишь скажет: Благодарю!Стремясь дойти до конца в крушении своих надежд, он выражает поистине парадоксальное желание увидеть «труп» возлюбленной («Прости, мой друг…»):
Я мучусь, если мысль ко мне придет, Что и тебя несчастие убьет, Что некогда с ланит и с уст мечта Как дым слетит, завянет красота, Забьется сердце медленней, свинец Тоски на нем — и что всему конец!.. Однако ж я желал бы увидать Твой хладный труп, чтобы себе сказать: «Чего еще! желанья отняты; Бедняк — теперь совсем, совсем оставлен ты!»Через многие стихи к Сушковой проходит мотив неистребимости первого чувства, не вытесняемого новыми увлечениями. Интересно и характерно стихотворение «К А. — («Подражание Байрону»).
Екатерина Сушкова в своих «Записках» подробно рассказывает разные милые пустяки, между которыми рождались, одно за другим, посвященные ей лермонтовские стихи.
«— Кстати, о мазурке, будете ли вы ее танцевать завтра со мной у тетушки Хитровой?
— С вами? Боже меня сохрани, я слишком стара для вас, да к тому же на все длинные танцы у меня есть петербургский кавалер, — [отвечала шестнадцатилетнему Лермонтову восемнадцатилетняя Сушкова].
— Он должен быть умел и мил.
— Ну, точно смертный грех.
— Разговорчив?
— Да, имеет большой навык извиняться, в каждом туре оборвет мне платье шпорами или наступит на ноги.
— Не умеет ни говорить, ни танцевать; стало быть, он тронул вас своими вздохами, страстными взглядами?
— Он так кос, что не знаешь, куда он глядит, и пыхтит на всю залу.
— За что же ваше предпочтение? Он богат?
— Я об этом не справлялась… здесь другое дело, он конногвардеец, а не студент и не архивец…»
Лермонтов разразился стихами, упрекая кокетку в том, что она разрушила для него самые основы мироздания:
Взгляни, как мой спокоен взор, Хотя звезда судьбы моей Померкнула с давнишних пор И с нею думы светлых дней. Я жертвовал другим страстям, Но если первые мечты Служить не могут снова нам, — То чем же их заменишь ты?.. Чем успокоишь жизнь мою, Когда уж обратила в прах МоиОтвергнутая любовь несет герою разочарование во всех ценностях — и земных, и небесных… В автографе под заглавием «Стансы» — поставленная Лермонтовым дата (1830 года 26 августа) и нарисованный пером портрет девушки, по всей вероятности Екатерины Сушковой. Именно этот портрет воспроизведен в переиздании «Записок» Сушковой вместо знаменитой миниатюры, сделанной неизвестным художником (на той миниатюре изображена девушка с невероятной талией и глазами неестественного размера; лермонтовский эскиз гораздо живее и теплее: девушка с мягкими крупными чертами и действительно красивыми глазами и бровями).
После упреков, высказанных в «Стансах», Лермонтов не виделся с Сушковой неделю. «Он накопил множество причин дуться на меня», — сознается Сушкова. Спустя некоторое время события начали развиваться. «Вечером я получила записку от Сашеньки: она приглашала меня к себе и умоляла меня простить раскаивающегося грешника и в доказательство истинного раскаяния присылала новые стихи.
У ног других не забывал Я взор твоих очей…»«Я отвечала Сашеньке, что записка ее для меня загадочна, что передо мной никто не виноват… и, следовательно, мне некого прощать… Из всех поступков Лермонтова видно, как голова его была набита романическими идеями и как рано было развито в нем желание попасть в герои и губители сердец».
Ю. Г. Оксман, подготовивший в 1928 году издание «Записок» Сушковой, пишет по поводу этого стихотворения: «Очевидно, Сашенька Верещагина сознательно мистифицировала Е. А., прислав ей стихи, посвященные в действительности В. А. Лопухиной, и дав тем самым повод к позднейшим неосновательным обвинениям мемуаристки в том, что она иногда «относит к себе» не ей адресованные вещи».
Мотив разлуки, образ корабля и рефрен «Люблю, люблю одну» действительно восходят к стихотворению Байрона «Стансы к ***, написанные при отплытии из Англии». Известен автограф (альбом Александры Верещагиной), в котором этот мотив опущен (вторая строфа). Нет там и заглавия «К Л.». Таким образом, можно и с «Сашеньки» снять обвинение в сознательной мистификации: очевидно, что она прислала Екатерине Александровне именно те строки, которые записал ей в альбом Лермонтов (Сушкова в своих «Записках» также цитирует это стихотворение без второй строфы).