Лес простреленных касок
Шрифт:
СПРАВКА ИСТОРИКА
Когда в 1937 году было образовано Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР по делу группы Тухачевского, туда вошел и новоиспеченный начальник Генштаба РККА командарм 1-го ранга Б. Шапошников. Именно он, обладавший репутацией высокообразованного и порядочного человека, должен был символизировать беспристрастность суда. На процессе 11 июня 1937 года Шапошников испытывал явные угрызения совести от неприглядного спектакля: говорил о собственных упущениях и политической близорукости, вел себя достойно, несмотря на провокационные выкрики с мест, за весь день не задал подсудимым ни одного вопроса.
Но режим ломал людей не только на
Во времена золотых погон такая предусмотрительность была достойна карточного шулера. Но об этом не знал ни Шапошников, ни тем более Карбышев. И когда Дмитрий Михайлович, поддавшись на уговоры жены и благоразумных друзей, вскоре после Финской войны подал заявление в ВКП(б), то за рекомендацией обратился именно к Борису Михайловичу Шапошникову. Тот, хотя и носил на груди святую ладанку, совершил подобную рокировку еще в 1930 году: вступил в партию, будучи начальником штаба РККА. Шапошников подписал ему рекомендацию. Карбышев сказал на прощание: «Когда большевики стали собирать Россию, я понял, что должен быть в их рядах». Шапошников ответил загадочной улыбкой.
Здесь, в Гродно, если не считать инославной готики, всё напоминало Дмитрию Михайловичу родной с детства Омск: церковные купола и двухэтажные малолюдные улочки, сбегающие к центральной площади, швейцары у дверей ресторанов, извозчики, уличные фонари. А еще вывески, лавки, ларьки, киоски, фаэтоны, афишные тумбы, фонарщики, бродячие шарманщики – всё это было из той, исчезнувшей России и тихо грело душу. Выпадал свободный час, и Карбышев, накинув на генеральскую гимнастерку полотняный плащ вольного покроя, отправлялся на прогулку в сторону Старого замка. Неторопливо шагал по мощеным улочкам средневекового города; некоторые были не шире раскрытого зонта, но после разгонных московских просторов в них было особенно уютно. Дмитрий Михайлович с профессиональным интересом разглядывал контрфорсы, кованые стяжки, балки, угловые башенки. И эти крыши, утыканные каминными трубами, словно торт цукатами… Однажды примкнул к экскурсионной группе. Пожилая гродненчанка в строгом платье с кружевным воротничком рассказывала своим слушателям:
– …во второй половине восемнадцатого века Гродно опять становится полноценным королевским городом. Здесь строится большая королевская летняя резиденция – Новый замок. Монархи Речи Посполитой Август III, а потом и Станислав Август Понятовский вместе со всем своим двором, министрами и сеймом живут ежегодно в Гродно с мая по октябрь. В это время все монастыри и храмы города получают огромные пожертвования и перестраиваются под образцы лучших европейских построек. Но всё великолепие заканчивается в 1795 году, когда Гродно входит в состав Российской империи…
А из Швейцарского сада наплывали звуки духового оркестра – полковые музыканты играли польку для двух корнетов. Веселая бездумная музыка зазывала в пляс. Почему-то желающих пройтись вприпрыжку по кругу не находилось, хотя дуэт корнетистов играл виртуозно. Дмитрий Михайлович пожалел, что рядом нет прекрасной попутчицы: уж она бы не устояла на месте.
В Старом замке душа Карбышева и вовсе возликовала – то был шедевр старинной фортификации. Со стороны Немана замок прикрывала стена из дикого камня с предвратным мостом, с толково продуманным тет-де-поном [9] . Даже спустя три века замок мог бы послужить хорошим опорным пунктом. Он бы устоял и против танковых атак, и против штурма пехоты, поддержанного огнем полковой артиллерии. Тут бы авиации пришлось немало поработать, прежде чем удалось подавить оборону. Да, без крупнокалиберной артиллерии здесь успеха не добиться… Карбышев по привычке мысленно расставлял по бастионам орудия и зенитки, намечал пулеметные гнезда, линии связи, защищенные ходы сообщений. Разумеется, то была всего лишь игра инженерного розмысла, как говорили во времена строительства замка. Вдоволь натешившись этой игрой и налюбовавшись видами с высоты холма, Карбышев спускался к Новому замку, где во времена Екатерины Польский сейм принял решение об окончательном разделе Польши и где в нынешние времена размещался армейский госпиталь. Поодаль, в пивном подвальчике, усаживался он за дубовый стол и не спеша пил пиво или кофе – по настроению. Но подобные прогулки случались весьма редко…
9
Тет-де-пон – в фортификации предмостное укрепление.
Глава шестая
Саперный чай
И тут природа вспомнила, что у нее есть север, и сразу же холодные ветры потекли туда, где второй месяц всё изнывало от дикой жары – в Мазурское полесье. Командарм-3 генерал-лейтенант Кузнецов промокнул платком взмокшую шею и не поверил адъютанту, который бойко доложил, что после обеда выпадет град.
– Какой, к черту, град в такое пекло? – возразил Кузнецов поджарому и подвижному, как ртуть, капитану Дымареву. – Хорошо бы грозу натянуло. Так парит уж точно перед грозой, не так ли, Дмитрий Михалыч?
– Я не метеоролог, – усмехнулся Карбышев, – но гроза будет.
Последние слова он произнес с особым потаенным смыслом, и Кузнецов его уловил. «Гроза» – это кодовое слово, которое в случае войны должно было прилететь из Генерального штаба. Но сейчас адъютант был всерьез озабочен не будущей войной, а обычной летней грозой, предсказанной метеослужбой: небо чернело, будто вздыбленная рояльная дека.
– Товарищ командующий, я плащ возьму!
– Да, бери! – отмахнулся Кузнецов. – И о нашем госте позаботься!
Слово «гость» резануло ухо – Карбышев не считал здесь себя гостем. Это была его военно-инженерная вотчина, это было его поле боя, которое он готовил к жестоким сражениям. Хотел поправить Кузнецова, да не стал. Уж очень обидчив тезка Чапаева…
Адъютант уложил два брезентовых плаща в старомодный портплед (генерал любил старину) и пристроил всё это за спинкой переднего сиденья. Генерал-лейтенанты Кузнецов и Карбышев уселись сзади, и черная эмка двинулась к границе в сопровождении броневика БА-20.
За боковым окном мелькали придорожные ракиты и вётлы, проносились рощи, переходящие то в краснолесье – в сосновые ленточные боры, – то в белоствольные кущи березняков. Так они и тянулись, великолепные бело-бронзовые леса. И эти стройные, словно барабанные палочки, стволы, мельтеша в глазах, отбивали тревожные дроби…
Впереди броневика ехал мотоцикл с пулеметом на коляске. По здешним дорогам, особенно лесным, передвигаться налегке было рискованно: стрелки Армии крайовой, «аковцы», не дремали, а в последние две недели и вовсе ожесточились, как осенние мухи. Но небо голубело так безмятежно, а солнечная бронза сосновых стволов сияла так радостно, что просто не верилось, что с опушки этого картинного бора могут ударить выстрелы. Здесь, на самых западных рубежах страны, жили и служили почти во фронтовой обстановке, даром что войска держали пока что в лагерях да казармах.