Лес простреленных касок

Черкашин Николай

…1 июля 1941 года немецкий офицер записал в дневнике: «Здесь наши танки опять поработали. Перед опустошениями на этой дороге бледнеет картина “Мертвый лес”. Трупный запах еле можно выдержать…»

Авиация и артиллерия долго обрабатывали лес, заполненный людьми в военной форме. До войны, вспоминают старожилы, он был густой и могучий, небо закрывал. Снаряды и бомбы выкосили сосновые боры. В некоторых местах было столько воронок, что осенью и по весне, когда их заливало водой, расплывалось озеро. После того как были разгромлены немецкие заслоны в Клепачах и Озернице, подразделения Красной армии подошли к лесу, сквозь который проходило шоссе на Слоним. Там их ждала прочная оборона главных сил 29-й мотодивизии. В отчаянных и почти бесплодных попытках

прорвать ее снова погибли множество красноармейцев и командиров, многие попали в плен.

Массовое истребление окруженных советских войск, учиненное под Слонимом, потрясло даже одного из его участников – офицера 29-й моторизованной дивизии. Его дневник впоследствии попал вместе с автором в плен: «Гражданских мы также бьем всеми видами оружия, находящегося на вооружении германской армии. Жаль только, что не хватает веревок, чтобы вешать этих коварных», – пишет он о боях под Озерницей. Следом, в записи от 26 июня, оценка уже иная: «Но в этом лесу всё выглядит страшно. Лежат средства передвижения, расстрелянные и сожженные, оставленные на дороге и около нее при поспешном бегстве. На многих видны следы гусениц наших танков. Повсюду в хаотическом беспорядке разбросано оружие, снаряжение, обмундирование. Над всей этой картиной разрушений парит трупный запах. Во всех положениях раздавленные, сожженные, обугленные машины, дорога непроходима».

И наша дорога непроходима тоже, но по другой причине. Шагаем с лесником напролом, снимая с голов паутину и клещей, стряхивая муравьев и давя комаров – чащоба полна голодных насекомых, полна алчной летучей, ползучей, кусачей жизни. Мы – лесоходы, чащелазы, по-другому не скажешь… Идем в посмертный дозор, рыскаем в своем добровольном патруле. Под ногами треск валежника, чваканье трясины. Порезал палец об острый зазубренный осколок снаряда – вот тебе и ранение… А тут еще над лесом стала собираться гроза с орудийным грохотом небесных разрядов, с огненными пиками вонзающихся в землю молний. Все ушли далеко вперед, а я один в лесу мертвецов… Ветер зашумел в кронах, и тут же заскрипели стволы старых дубов. Словно сам лес тщится что-то сказать сквозь зубовный скрежет…

Коршун над полем кружит. Словно ожившая былина. «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» Поле и в самом деле усеяно костями и ржавым железом войны. Лежат они, «солдатушки, бравы ребятушки»… Одним словом – братушки. А то аист пролетит, вытянутый в полете, словно белая стрела… Догоняю своих.

Лес как лес – с грибами лисичками, земляникой, зайцами, бобрами, косулями… Но только шагни за обочину колеи, только вглядись в траву, в заросли папоротников – и увидишь то ржавое железо неразорвавшегося снаряда, то рваную маску противогаза, то диск танкового пулемета…

Металлоискатель Козловича пикает почти на каждом шагу. Лес звенел от осколков, пуль, гильз, а чуть поодаль шелестели по новенькому асфальту шины скоростных лимузинов. Там жизнь неслась по другому руслу…

«Чистильщики» Алехин, Таманцев, Блинов (герои «Момента истины») входят в лес, чтобы отыскать следы, оставленные диверсантами. Мы тоже ищем следы, но оставленные нашими бойцами горьким летом сорок первого. Открываю книгу: «Тропка была как тропка, заросшая травой, и я все время усиленно смотрел себе под ноги. Как и вчера, немецкая противопехотная мина с взрывателем нажимного или натяжного действия более всего волновала мой организм».

Поисковики предупредили нас об особой осторожности – в лесу оставались авиационные мины. Там немало еще не разорвавшихся мин, снарядов… Саперы после войны прочесали этот лес на скорую руку, а потом никогда сюда больше не возвращались. Мы обещали ничего не трогать, не поднимать, будем только фотографировать. Но и от этого отговаривали: немцы сбрасывали с самолетов противопехотные мины, они не потеряли своей убойной силы, наступишь, зацепишь, сдвинешь, а там ртутные взрыватели… Идти можно только со знающим проводником. С таким, как Иван Жак, уроженец здешних мест, бывший солдат белорусской армии.

А еще

вместе с нами пробирается отважная женщина Валерия Шибарская. Она приехала сюда из Омска, чтобы найти своего прадеда, капитана Михаила Шибарского, командира саперного батальона, пропавшего без вести в этих лесах. Мы от души желаем ей удачи, но шансы пока призрачны. Впрочем, поисковикам иногда невероятно везет, на этот счет десятки историй.

* * *

…Они въехали в этот лес, ища спасения от немецких самолетов, а нашли в нем свою смерть. Все: и командиры, и солдаты, и семьи офицеров, и гражданские беженцы… Они и сейчас там лежат – ненайденные, непогребенные, неотпетые, хотя прошло уже более восьмидесяти лет… Трава и листья, лесной подзол скрывают их останки, их вещи, их оружие, детали грузовиков. А то и не скрывают – вон лежит неразорвавшаяся граната, нестреляный патрон, диск от танкового пулемета, заводная ручка полуторки, защелка дамской сумочки, петлицы с сержантскими рубиновыми треугольничками…

У них уже нет ни просьб, ни мольб. У них только один общий завет: «Не входите в наш лес! Он стал нашим кладбищем. Не ступайте по нашим черепам, не разбирайте на сувениры наши вещи… Мы тоже хотели жить, но нам выпал смертный жребий. И этот лес – наше последнее пристанище. Будьте милосердны!»

Все они, бездыханные, вошли в новое бытие – в многосложную жизнь леса во всех ее четырех стихиях; жизнь, знакомую нам, живым, лишь отчасти, поверхностно и очень приблизительно. После смерти они вошли отнюдь не в заоблачное существование, а в еще более земное; теперь их посмертное житие всецело подчинено кружению Земли вокруг Солнца со всеми ее зимами и веснами, закатами и рассветами. Это и был тот свет, пробивавшийся к ним сквозь листву и иглы деревьев. Это был мир иной – подземный, перевитый корнями деревьев, кустов, трав, ходами земляных тварей. И все дожди теперь – их дожди, и все листопады и снеговеи – их, как дар Божий. Их плоть вошла в лесную почву вместе с дождями и паводками. Мать-природа натянула над ними, словно полог, паутину на ветках, задернула, словно занавеску, ряску на озерцах. И стал лес порталом времени, в которое можно войти по этой вот заброшенной, заросшей дороге, местами истончающейся до тропы. Ничто так не впитывает время, как зеленая губка леса, она наматывает его на годичные кольца дерев, словно пленку на бобину, она обволакивает текучей древесиной ржавое железо, прячет в дуплах гранаты, а между корневищ – снаряды и мины.

Вот над костяком бойца склонилась лаборантка с кисточкой, будто сестра милосердия над больным, будто раненому помогает. Кости здесь не выдергивают, а мягко освобождают от земли…

Я ждал, что чьи-то бережные руки Отроют мой засыпанный окоп…

Вечный покой? Далеко не вечный и далеко не покой: то лемехом тракторного плуга бойца заденут, то ковшом экскаватора, то лопатой строителя, то щупом поисковика. Прокладывают через их «вечный покой» то трассу газопровода, то траншею фундамента, то пожарную просеку в лесу вырубят, то котлован начнут рыть. Воистину говорит Евангелие: «Мы здесь только временно, пришельцы и странники, не имеем постоянного жилища, а ожидаем жилища от Бога, где не будет ни войны, ни болезней, ни скорбей, ни слез, но жизнь бесконечная…»

Здесь, между Волковыском, Лидой и Слонимом, три войны наложились одна на другую: французская с Наполеоном и две германских, против кайзера и фюрера. Металлоискатели натыкаются то на мушкетную пулю, то на кайзеровскую шрапнель, то на авиационную бомбу. Гродно – Волковыск – Зельва – Слоним, великий ретирадный безотрадный путь…

Приехала черная «каравелла», груженная до потолка салона черными пакетами с костями найденных солдат. Некоторые мешки прозрачные, и сквозь пленку на нас смотрят оскалы черепов. Все они едут в 52-й поисковый батальон – теперь это их последняя дислокация.