Лес
Шрифт:
Хозяйка Хижины, не глядя в сторону распоясавшейся тени, схватила с двухуровневой полки маленькую пирамидообразную стеклянную бутылку, сорвала с неё крышку и яростно метнула в разговорившуюся тень. Все остальные, и без того старающиеся держаться подальше от неразумного собрата, с единым воплем разбежались ещё дальше: забились в щели в полу и потолке, запрыгнули в тёмные углы за шкафами, а кто-то (самый смелый или же глупый) достиг того порога отчаяния, что кинулся под кровать, около которой сейчас стояла Хозяйка Хижины. Та тень, в которую столь безжалостно кинули странную настойку, с диким визгом заметалась по стене. За несколько секунд она переменила несколько состояний: распласталась безобразным неровным пятном, как будто её прижало грузом весом в тонну, зашипела, а потом, в одно мгновение, всё также продолжая шелестеть и загнанно рычать от боли, собралась в одну точку, растеклась во всю стену, завизжала, словно маленькая зверушка, которой в по-живодёрски радостном настроении наступили на хвост, а после с тихим шипением, как догорающая спичка, пискнула в последний раз и исчезла.
Хозяйка Хижины поморщилась и ущипнула себя за переносицу – в следующий раз надо будет добавить больше чего-то там, чтобы вся эта какофония длилась короче.
Рыбёшка даже не шелохнулся. Лишь ближе придвинулся к краю кровати и, повинуясь чему-то во сне, попытался ухватиться за край плаща Хозяйки Хижины. Точно, вот что она не сделала! Надо снять плащ. Кажется, нужно было сделать что-то ещё… Взгляд метнулся по хижине, на секунду задержался на двери, а потом переместился на разбитую бутылочку. Что ж, минус одна вещичка: в Лес забрасывало не только людей, но и вещи, и, если людей Лес заглатывал самостоятельно, то вещи забрасывало сюда каким-то особенным образом. За все пятнадцать лет, что Хозяйка Хижины прожила в Лесу, она так и не поняла, как вещички здесь появляются, но это её не сильно волновало – пока вещички появлялись, она могла собирать их и приспосабливать в хижине, а больше ей и не требовалось.
До того, как она сама стала Хозяйкой хижины, в ней до неё, а потом и вместе с ней, жила странная женщина – прошлая Хозяйка Хижины: она ничего не рассказывала, хотя знала о Лесе столько, что, чтобы записать всё понадобилась бы ни одна тетрадь. Как-то нынешняя Хозяйка Хижины спросила у неё про вещички, так женщина состроила такое выражение лица, словно её заставили попить из грязной лужи около старого болота. На вопрос она не ответила. А потом, спустя неделю, ушла вглубь Леса и умерла осталась там. Сначала Хозяйка Хижины связывала эти два события, но потом поняла – это чистой воды ерунда. Прежняя Хозяйка сама по себе не любила делиться открытиями о Лесе. Понимание пришло с возрастом, но страх того, что лишние слово или мысль означает ненависть со стороны Леса и дальнейшую неминуемую смерть, настолько плотно укоренился в её голове, что не хотел исчезать.
Хозяйка Хижины замотала осколки в кусок ткани и положила на стол – потом нужно не забыть убрать, а сама подошла к кровати, на которой лежал Рыбeшка и, перекатив его ближе к стене, легла рядом.
Уже спустя три года в одиночестве, после того, как прошлую соседку забрал Лес, Хозяйка Хижины соединила две кровати в одну, чтобы вторая не мозолила глаза, напоминая о паршивости её одинокого положения (с другой стороны – хорошо, что Лес так долго никого не проглатывал), так что у Рыбeшки было два вариант: спать на большой кровати или спать на полу. Был ещё совсем не спать, но Рыбeшке он почему-то понравился меньше всего, так что он выбрал, как ему тогда казалось, меньшее из зол: спать на одной кровати с Хозяйкой Хижины. Теперь же это меньшее из зол оказалось тем, что должно было бы взволновать его больше всего (даже больше, чем кровоточащие пятки!), не будь он спящим.
Хозяйка Хижины придвинулась вплотную к Рыбeшке и долгим взглядом вперилась в его лицо. Ничего необычного: лицо как лицо. Хозяйка Хижины медленно подняла руку и уже хотела дотронуться пальцами до этого обычного лица, как резко остановилась, подобрала одеяло ближе и тщательно вытерла его уголком пальцы, и только потом также медленно и осторожно дотронулась до щеки Рыбeшки. Потом до носа, провела по переносице кончиками пальцев, осторожно пощекотала собственные подушечки пальцев о длинные рыбёшичьи ресницы… В какой-то момент, Хозяйка Хижины сама не совсем поняла в какой, её пальцы переместились на тонкие чуть шершавые губы. Горячий воздух из носа Рыбeшки щекотал кончики пальцев, а сухая кожа на губах манила прикоснуться ещё, как те маленькие образцы ткани на прилавках в швейных магазинах. Она пять лет прожила в Лесу в одиночестве. Естественно, новый человек вызывал у неё интерес! Пусть большую часть времени всё же раздражение, но в данный момент ещё и интерес.
И в этот момент Хозяйка Хижины ощутила нечто странное: в груди что-то до предела натянулось, тихо звякнуло, задрожало, лопнуло или порвалось и почти больно ударилось о рeбра, но в самом деле не лопнуло и не порвалось, и о рeбра не хлестнуло. Наоборот. Мелко задрожало, звонко цокнуло, как маленький, размером с ноготь колокольчик, на который упала капля воды, а потом остановилось, замерло, как в невесомости, и замолчало, будто боясь повторения всего того, что только что перекрутилось этим странным ураганом. Хозяйка Хижины замерла, всё так же прикасаясь мозолистыми подушечками пальцев к шершавым губам. Казалось, даже копошащиеся без конца тени замолчали и замерли, боясь спугнуть что-то.
Что?
Хозяйка Хижины медленно отняла пальцы от губ напротив и придвинулась ещё ближе. Длинные ресницы Рыбeшки дрожали, а глаза под веками бегали туда-сюда, грудь мерно вздымалась. Точно спит. Хозяйка Хижины наблюдала это всё, будто в наваждении, как в пустынном мираже путника, желающего во что бы то ни стало добраться до воды и внезапно оказавшегося посреди райского оазиса… Хозяйка Хижины придвинулась ещё ближе, почти вплотную. Всё тело кричало, нет, страшно вопило о том, что надо бежать, спасаться, держаться как можно дальше от глупого странного не Лесного парня! Но Хозяйка Хижины, хозяйка этого самого тела, не слушала даже саму себя, она придвинулась ещё ближе, просунула руку под спящее тело, положила ладони на чужие лопатки, прижала горячее тело к себе, будто желая слиться с ним воедино, и уткнулась лбом в чужое плечо, от которого пахло Лесом настолько сильно, что закружилась голова. Не помогало. Неужели она сошла с ума, впервые за пять лет начав общаться с человеком, а не с тенями?
Странное чувство, осевшее внутри невесомым колокольным звоном лишь натянулось сильнее, вынуждая заломить брови. Хозяйка Хижины никогда не принимала наркотики, но читала об этом в книгах, которые заносило в Лес. И почему-то именно сейчас ей казалось, что испытываемое в данный момент времени чувство, может быть отдалённо похоже на ломку. На ту самую, которая выворачивает внутренности и ломает кости изнутри, которая изводит чесоткой и зудом в непонятных местах на теле – кажется, что везде и нигде одновременно, которая терзает душу, потроша её, как мeртвую курицу, разбрасывая перья, кожу, органы и кости то тут, то там, а потом бегая и собирая их воедино.
Хозяйка Хижины чуть отстранилась и снова уставилась в расслабленное спящее лицо перед собой. В эту же секунду в голове пролетела незаконченная мысль: «А что, если…», но здравый смысл ухватил её за хвост и, больно ударив головой об пол, подвесил в самом центре огромной комнаты, оставив барахтаться в петле.
Кто вообще такой этот здравый смысл, чтоб его слушать?!
Хозяйка Хижины быстро вытащила побитую мысль из петли, вернула ей божеский вид и, ощутив волнительно-довольное трепетание там, где раньше всё ломало, приступила к исполнению.
Губы Рыбeшки оказались шершавыми на ощупь не только под пальцами, но это не было неприятно, совсем наоборот. Хозяйка Хижины ощутила чужое горячее дыхание на своих губах, поделилась своим таким же горячим вздохом и оставила на тонких обветренных губах ещё один целомудренный поцелуй. Как только она отодвинулась на отвечающее приличиям расстояние, в голову тут же ворвался здравый смысл. Он ногой пнул дверь, заставив стены большой комнаты задрожать от натиска недовольства, а потом, громко топая, прошeл в центр, где ещё не так давно висела побитая мысль, встал на табуретку, набрал в грудь побольше воздуха, громко закричал, накинул петлю себе на шею и, продолжая горланить, как в последний раз, шагнул вперёд.