Лесная быль. Рассказы и повести
Шрифт:
Он глянул вниз на пол, потом снова на меня и тихо пискнул, не решаясь спрыгнуть. Я взяла его на руки и прижала к себе. Он засунул мордочку мне под подбородок и удовлетворённо вздохнул: «хозяин гор» был ещё очень мал, и ему недоставало материнской ласки. Его серая разрисованная мордочка и круглые чёрные ушки с яркой белой бахромой были на редкость красивы.
Он походил на крупного головастого котёнка, но не умел мяукать, а лишь пищал. Ему было недели четыре, мне — восемнадцать лет. Я возвращалась из экспедиция от истоков реки Нарына, его — три дня назад унесли в мешке из родной пещеры в горах, с перевала, по которому мы должны были проехать.
Старый
Пока седлали лошадей, мы напились тёплого молока. За три дня жизни в юрте барсёнок уже научился пить из деревянной чашки и только иногда от жадности глубоко засовывал в неё мордочку и захлёбывался.
Но вот мы и на лошадях. Чашку, полученную в придачу к барсу, я положила в карман, барса взяла на руки, и мы тронулись дальше вдоль ущелья к перевалу. «Хайр, хайр» [5] , — кричали нам киргизы. «Хайр, хайр, рахмат!» [6] — отвечали мы им, и скоро скала на повороте закрыла от нас место нашего ночлега.
Слева внизу мчалась по камням горная речка, справа поднималась каменная стена, чуть наклоняясь над нами. Мы ехали верховой тропой. Так называются выступы камней между землёй и небом. Горные лошади шли по ней твёрдо и уверенно, лошадь из долины свалилась бы вниз через пять минут.
5
Хайр — прощайте.
6
Рахмат — спасибо.
Проводник, сидя в седле несколько боком, размахивал камчой [7] и пел высоким голосом. Я привязала повод лошади к луке седла, и сытый барсёнок развалился у меня на руках, как у себя дома. Он причмокивал во сне, а хвост, который был длиннее тела, весь в серых и чёрных кольцах, свешивался мне на колени.
Мерное движение начало было убаюкивать и меня, как вдруг послышался грохот падающих камней и резкий толчок едва не выбил меня из седла. Лошадь судорожно прыгнула и забила задними ногами, стараясь найти ускользавшую опору. Потеряв стремя, я отчаянно цеплялась за гриву лошади, смутно слыша крик Атамкула:
7
Камча — плеть.
— Камчой, камчой бей! Прыгай, прыгай, пропадёшь!
И так же внезапно всё успокоилось. Лошадь последним усилием согнула спину и, как кошка, перепрыгнула обвалившееся место тропинки. Тяжело дыша, она прислонилась к выступу скалы. Пересиливая головокружение, я отпустила гриву и с ужасом оглянулась — барсёнок…
А он чувствовал себя лучше всех.
Выскользнув из моих рук, он попал на мягкую переднюю луку седла и, уцепившись за неё коготками и вытянув шею, с любопытством смотрел вниз,
— Страха нет у шайтана, — одобрительно улыбнулся Атамкул. Но и он побледнел и дышал учащённо.
— Ну, кызым [8] , твоё счастье! Посмотри, где ты ехала.
Я оглянулась. Тропинки за мной не было. Камни, рухнувшие из-под ног лошади, грохотали далеко внизу, у самой речки, где из пены торчали чёрные скалы.
— Так ведь ты только что тут проехал! — воскликнула я. — А подо мной вдруг…
— Всегда так бывает, — уже спокойно отозвался Атамкул. — Сто человек проедут — ничего, за ними один поедет — пропал! Теперь если кто поедет — тоже пропал: вперёд дороги нет, назад повернуть конь не может. Пропал конь!
8
Кызым — дочка.
И Атамкул опять запел высоким голосом и подогнал коня: в горах не годится сильно отставать от других.
Отдышался и тронулся и мой конь. Но барсёнка нельзя было оторвать от луки. Он удобно сидел, крепко вцепившись коготками в мягкую подушку, и вся его разрисованная мордочка светилась от удовольствия. Так его родичи-барсы на уступах скал подстерегают идущую внизу по тропинке добычу.
И я сдалась. Маленький, серый, не знающий страха комочек согласился ехать со мной, но не пленником, а свободным всадником на луке седла.
— О Арстан, джигит Арстан! — смеялись киргизы и ещё что-то говорили, указывая на барсёнка. А тот, с громким писком, тыкался мордочкой в мою руку. Он проголодался и знал, что в большом кармане на боку, кроме чашки, спрятана и бутылочка козьего молока.
Лесничий, тощий, желчный и угрюмый человек, нервно теребил бородку и отворачивался.
— Пятьдесят рублей за такую дрянь швырять, да ещё возись с ним, — ворчливо сказал он. — А впрочем, вы так налетели, что мне и сообразить не дали.
— Да как же я налетела? — смеялась я. — Ведь барса-то вам первому предложили, а я сидела и дрожала от страха, чтобы вы его не купили.
— А может, я за ночь и надумал бы, — уже с нескрываемой злостью перебил лесничий и ударил коня нагайкой.
— Потише, хозяин, — спокойно отозвался Атамкул. — Тут места, трудные, а конь горячий, не торопи.
Дорога снова пошла узкая. Отряд вытянулся гуськом. Разнеженный теплом, напившись молока, Арстан разлёгся поперёк седла, голова — на одном моём колене, хвост — на другом, и лениво посматривал вниз.
— Любишь горы, Арстан, — погладила я его. Он глубоко вздохнул и закрыл глаза — горы его, во всяком случае, не пугали.
Между тем сумерки сгущались. Скоро уже трудно стало различать едущих всадников. Я тронула лошадь ногой, чтобы она не отставала, и сунула разоспавшегося барсёнка за пазуху, под куртку. Он сонно заворочался и притих.
Из ущелья потянуло сыростью, а от снежных вершин — холодом. Кривые стволы арчи [9] в темноте походили на притаившихся в засаде людей. А Рахим по-киргизски что-то рассказывал Атамкулу. Там были и ночь и ножи, и кровь, а оттого, что я не всё понимала, становилось ещё страшнее.
9
Арч'a — древовидный можжевельник.