Лесная быль. Рассказы и повести
Шрифт:
— Отец всё золото на машины истратит, — заговорил он медленно, точно сам с собой. — А про нас смеётся, что у нас Аскания. А какая уж это Аскания? Два ежа, да вот лисёнок, и то мамка выкинуть обещается.
— Мишка, — перебил я его. — Я понял, нам заповедник устроить? Да?
— Заповедник! — сказал Мишка и ногой притопнул. — Золота набрать мешок или два мешка. Теперь-то уж устроим. Лесной, как на Кавказе, настоящий, в который звери сами собираются. Они ведь умные. Идёшь ты, к напримеру, по лесу, а навстречу, из кустов, лосиха. А за ней лосёнок. И не боится вовсе.
— А как дорогу найдёшь? — спрашивал я, замирая от волнения. — Кто тебе её покажет?
— Кто? Да мне в лесу каждый кустик — сват. Я разве когда заблужусь? Сказал отец — по Северной до Глухариной речки, а через неё — вплавь. А там по тропке на перевал, до липы, что громом припалило. По всем приметам дойду. И очень просто. Вот только с кем идти-то? — перебил себя Мишка и оглянулся, словно разыскивая где-то в углу двора желанного попутчика.
— Митька Косой, как до дела — побоится, — рассуждал он сам с собой, — Васятка — тот и пойдёт, да по дороге раскиснет, Витька — ему только шепни, как в дырявом решете — ничего не удержится. Всем разболтает. А у Федьки всю ногу разнесло, мать ему парит, да никак не нарвёт…
С каждым именем Мишка широко взмахивал рукой, точно отрубал.
Я стоял, бледный от унижения, не веря своим ушам.
— Миш, а я?.. — проговорил я наконец. — Я не боюсь. Вот нисколечко! И не разболтаю. И нарывов у меня никаких, совсем даже не бывает, у меня на пятке кожа толстая — как у слона. Смотри.
Я быстро подхватил рукой правую ногу под коленкой и поднял её к самому Мишкину носу, тыча пальцем в подошву с прилипшим к ней зелёным листиком.
Мишка молча внимательно осмотрел листик и перевёл глаза на меня.
— Тебя? — медленно переспросил он. — Где тебе! От тебя ещё городом пахнет, слаб значит. Не сойдёшь.
— И вовсе не пахнет! — задыхался я от волнения. — Не пахнет. Я уж две недели тут живу. И мы с тобой на пасеку ходили и открытие делали, и всё. Нечего было и дружить, если… если сам теперь…
Я больше не мог говорить, отвернулся и стоял, стукая ногой о ступеньку крыльца. Плечи мои вздрагивали, я крепился изо всех сил, но удержать слёзы обиды не мог.
Не глядя я чувствовал, что Мишка, как всегда в трудные минуты, ухватился за хохол и крутит его изо всей силы.
На дворе наступило молчание.
— Возьму! — проговорил вдруг Мишка решительно и даже ногой топнул. — Гляди у меня только, коли не дойдёшь!
Он ещё помолчал и договорил уже деловым тоном:
— Тётке скажи — к деду Софрону на пасеку пошли. На целую неделю. Хлеба пускай даст и сала. А мы за неделю обернёмся. Опять же мешок возьми, покрепче. На золото. И айда!
— Айда! — крикнул я в восторге.
Индюк, мирно гревшийся на солнце около крыльца, отскочил в сторону и сердито заболтал
— Айда, Мишка! Золота наберём много. Только чтобы и дяде Павлу осталось на машины. И всё у нас будет. И лосёнок и… — я вдруг почувствовал, что краснею. Можно или нельзя сказать? — Миш, а если халвы купить? Ореховой? Я очень люблю. Останется?
— Останется, — снисходительно разрешил Мишка. — Непременно. Даже для всех мальчишек. И для физкультуры в школу штуки разные, турник и всё, как в техникуме. Это как пить дать. Только смотри, ребятам — молчок. Разболтают, и всё пропадёт. Ну, бежим!
— Куда это ещё бежать? — послышался с крыльца сердитый голос. — А мне воды? А рыбы решето? А куроцапу ящик?
— Ишь, памятливая! — проворчал Мишка. — С тобой враз уйдёшь!.. Айда за водой, Серёжка. Без нас кто зверей покормит? Всё она, уж знаю. Вёдра вон там, в сенях стоят.
— Сейчас, тётя Маша! — закричал я в восторге и перекувырнулся через голову так ловко, что опять очутился на прежнем месте.
Индюк обозлился пуще прежнего, опять заболтал и даже приноровился клюнуть меня в голую пятку, но не успел. Калитка хлопнула, мы вперегонки, звеня вёдрами, кинулись вниз по тропинке.
— На Северной бобров ещё развести… — пропыхтел Мишка, нагибаясь с мостков зачерпнуть воды.
В путь
— Не пускает тебя? Тётка-то?
— Пускает. Только целый час мне читала: и чтобы не купался, и не простудился, и не заблудился… Если бы не дядя Петя — ни за что бы не пустила. «Я, говорит, из-за этого непослушного мальчишки на десять лет постарела». Дядя Петя смеётся: «Ну что там на пасеке страшного? Разве пчёлы покусают». А она говорит: «Они и там на медведях верхом ездить наловчились». И она уже домой в Москву письмо написала, чтобы мама или папа приехали за мной смотреть. Она больше терпеть не может. От папы сегодня телеграмма пришла, он в отпуск приедет.
Мишка левой рукой закрутил хохол и крепко его дёрнул.
— Все они на один лад, — подвёл он итог. — Покою от них нет. Моя тоже: «Покуда ты на глазах, я и дышу», — говорит. Ну, стало быть, сегодня идём. Ночью, пока не посветлеет. Чтобы подальше уйти, если искать начнут. А то ещё словят — смеху на весь завод хватит, не хуже того медведя. Тебя на сколько пустили-то?
— На три дня. Больше чтобы ни-ни. Еды тётя Варя дала, а дядя Петя — котелок. Рыбу, говорит, ловите и дедов пасечников кормите. А сам смеётся.
— Ладно, посмеётся, как мы золота принесём гору, — отозвался Мишка. — Хлеба возьми и сала. Соли ещё. И я тоже. Коли мать не даст, в кладовке сам прихвачу да форточку отворю. Пускай на кота думает, он всё равно у нас ворюга, хоть что стащит.
— Письма написать нужно, — предложил я, — что всё-таки не три дня, а дней десять на пасеке проведём. Дядя Петя без меня тётю Варю уговорит. И папа, если приедет, — чтобы не волновался.
— Пиши, — согласился Мишка. — И про меня заодно, а то я не очень писать люблю. Часа в два, значит, я тебе постукаю. А ты уж не спи, как сегодня, а то один уйду, право слово!