Лесная крепость
Шрифт:
В следующий миг в воздух понеслись комья снега, рыжие, плюющиеся крошкой ошмётья земли, свившиеся, уродливо изогнутые тонкие корни, следом – коренья толстые, останки молодого партизана, угодившего под взрыв, впрочем, от него ничего не осталось, лишь полетели в разные стороны куски материи, оторванный от автомата ремень, сдёрнутый с ноги разлохмаченный валенок да что-то красное, жидкое, и всё.
Горячая волна приподняла Чердынцева, ударила боком о неровный, сплошь в наростах сосновый ствол, лицо залепило дымящейся, отвратительно пахнущей землёй. Сделалось трудно дышать. Хорошо, что хоть боком в выемку угодил между наростами, если бы угодил в нарост – сломал бы себе несколько рёбер. Чердынцев застонал и поспешно заполз за ствол – на партизан уже зашёл второй самолёт, с неба на землю валилась ещё одна партия серых, хорошо видных снизу капель, следом за вторым самолётом заходил третий, был слышен его надрывный вой.
Две бомбы шлёпнулись в снег, будто торпеды, одна за другой, первая пошла параллельно земле, проткнув, просадила её метров на двадцать, зацепила ребристым стабилизатором за какую-то выковырину, а может, за сосновый корень, неосторожно вымахнувший на поверхность, неожиданно подпрыгнула резво и тяжело, а потом с визгом ушла вниз, в промороженную твердь и взорвалась там.
От взрыва застонал, закачался лес, завалился на одну сторону – такой силой обладала взрывная волна, осколки начали сечь стволы и сучья, большие и малые, сосны заплакали от боли… В лицо Чердынцева ударила горячая вонючая струя, обварила лоб и щёки, вывернула наружу ноздри – слишком едкая она была, лейтенант закашлялся, но выкашляться до конца не смог, к глотке подступило удушье, сдавило хрящи, сплющило кадык… Из глаз мутным потоком хлынули слёзы. Лейтенант размазал их по чёрному, испачканному сажей лицу – он словно бы попал под самолётный выхлоп.
– Берегись! – заорал кто-то неподалёку.
Над перепаханной поляной пронеслись ещё два самолёта, с рёвом взмыли вверх. Снова затряслась, застонала земля, оборванные корни деревьев взмыли вместе с дымной землёй к макушкам сосен, повисли там бессильно, похожие на небрежно обрезанные верёвки, сделалось горячо… Вот она, смертушка, совсем рядом находится. Никого и ничего не пожалеет.
Самолёты исчезли так же внезапно, как и появились – ну будто бы провалились в преисподнюю. Чердынцев, оглушённый, ничего не слыша и почти ничего не видя, ощупал себя – ничего не оторвало?
Ноги, руки хотя ничего и не чувствовали – они были словно бы кипятком обваренные, – находились на месте, гнулись, складывались и раскладывались… И то хорошо. А вот подняться на ноги он не смог – всё время заваливался, что-то в нём нарушилось, тело кренило то в одну сторону, то в другую… Но через несколько минут это прошло. И слух вернулся – в висках что-то захрустело, щелкнуло, и он стал слышать, следом прояснился и взор. Чердынцев на согнутых ногах выбрался из-за сосны, огляделся.
Через мгновение около него оказался Ломоносов – для маленького солдата словно бы никакого налёта не было, – сосредоточенный, с вертикальной морщинкой, пролёгшей между глаз, чуть побледневший.
– Шестеро убитых, товарищ командир, – доложил он.
– Раненые есть?
– Есть. Но я их ещё не считал.
– Иван, посчитай обязательно.
– Сейчас, только народ из своих нор повыбирается. – Ломоносов готовно козырнул. – А что будем делать с убитыми?
– Заберём с собой. Похороним по-человечески. – Чердынцев соскрёб с щеки какую-то чёрную пакость, попробовал разглядеть её, понять, что это такое, но не разглядел, не понял, отплюнулся гадливо. – Тьфу! – Это было что-то похожее на солидол – машинную смазку. – Тьфу!
Ломоносов, сочувственно глядя на лейтенанта, протянул ему чистый квадратный лоскут. Лейтенант помял его пальцами, удивился:
– Шёлк! Откуда?
– Парашют в лесу нашли. На платки пустили…
Земля поплыла перед глазами Чердынцева, он ухватился рукой за низко свисающую сосновую лапу, покачнулся – стоял ещё слишком нетвёрдо. Через мгновение земля перестала плыть и удаляться от него, лейтенант резкими, какими-то ожесточёнными движениями обтёр лоскутом лицо.
– Тьфу! – отплюнулся он. – Иван, проверь ещё раз людей… Нам надо уходить. Налёт может повториться. Погода – вишь?.. – Лейтенант вскинул глаза в небо, не по-зимнему яркое. – Будь она проклята! Самолёты найдут нас в два счёта.
– Одних санок у нас уже нет – бомба попала.
– Тьфу! – снова отплюнулся лейтенант. – Час от часу не легче.
– В те санки попала, к которым был привязан дядя Коля Фабричный… Лишь мокрое пятно осталось.
Чердынцев пожевал разбитыми губами, ещё раз отёр шёлковым лоскутом лицо, бросил его под ноги.
– Ну хоть что-то осталось? Чтобы в могилу можно было опустить? Обувь, телогрейка, рука оторванная?
– Нет, – жёстко ответил Ломоносов. – Ничего.
– Ладно. Проверь людей, пересчитай раненых… Мне ещё несколько минут надо, чтобы прийти в себя. Голова гудит. – Чердынцев опять покачнулся, перед ним поплыли багровые пятна, они вытягивались в нити, извивались по-змеиному, вновь превращались в пятна…
Убитых оказалось не шесть человек, а семь, Ломоносов посчитал неточно, одного партизана, засыпанного снегом и землёй, он не обнаружил, просто не мог обнаружить, понятно это стало при пересчёте… Убитого сохранившиеся после бомбёжки партизаны извлекли из его невольной могилы.
От дяди Коли Фабричного тоже кое-что нашлось. Впрочем, его это были останки или не его, утверждать никто не мог – бомба всё перемешала, тело изрубила в фарш, но ломоносовские разведчики в один голос заявили – его это останки… Дяди Колины.
С проклятого места того, едко пахнувшего убийственной кислятиной, выворачивающей не только ноздри, но и загонявшей глаза на лоб, под отросшие волосы, снимались бегом – все понимали, что место это надо покинуть как можно скорее. Чердынцев, ещё не отошедший от оглушения, бежал вместе со всеми…
Конечно, за ними оставался след, хорошо видный с самолётной высоты, – кроме санок, они теперь тащили за собой волокуши с привязанными к ним телами убитых партизан, – но когда они пройдут лесную редину, гладкостволье, рождённое подступающей из земной глуби болотной гнилью, и окажутся в настоящем лесу, густом, спасительном, самолётные наблюдатели уже вряд ли их разглядят… Партизан надёжно прикроют густые еловые и сосновые шапки, и в каком конкретно квадрате гигантского массива будут находиться партизаны, фрицам унюхать не дано – нюхалка у них не та…
Достигли границы густого леса, прошли метров двести и остановились, попадали, обессиленные, в снег, не в состоянии не то что двигаться дальше на своих двоих – не в состоянии даже ползти, вот как выложились.
Но Ломоносов всё-таки нашёл в себе силы, малые остатки их, взял двух разведчиков и, прижимаясь к стволам деревьев – на всякий случай, – заторопился по следу назад: надо было проверить, не увязался ли кто-нибудь за ними. Ведь слышна же была автоматная очередь… А чья это была очередь, кто скажет?