Лесной бродяга (Обитатель лесов)
Шрифт:
— Ну, нет! Это уж слишком! — рявкнул Хосе, и лицо его побагровело от негодования, тогда как на глазах выступили слезы горькой обиды и досады при виде унижения старого канадца, стоявшего коленопреклоненным перед наглым пиратом прерии. — Да, слишком! Так унижаться перед подлым бандитом без сердца и без чести! Полноте, Красный Карабин! Мы справимся сами с этим негодяем… И пусть его все черти…
При этих словах пылкий испанец, увлекаемый своей глубокой и искренней привязанностью к старому канадцу и дружбой к юному Фабиану, кинулся, точно серна, с высоты своей пирамиды к противолежащим скалам.
— Ах, так!.. — зашипел метис и прицелился в канадца, который, все еще умоляя пощадить сына, продолжал стоять на коленях.
Но дождь лил таким неудержимым потоком, что курок ружья напрасно ударял по промокшей затравке, выстрела не следовало, а только вспыхивали бледные слабые искорки на кремне.
Возмущенный столь подлым поступком против безоружного и умоляющего о пощаде врага и не рассчитывая более на его жалость и сострадание, Розбуа последовал примеру Хосе и бросился следом за ним, не рассуждая о том, сколько там может быть врагов за этими скалами. Канадец еще только спускался с холма, когда Хосе с кинжалом в руке огибал уже изгородь Золотой долины.
— Спеши скорее, Розбуа, — крикнул голос испанца, который в этот момент уже скрылся в кустах, окаймлявших вершины скалистой гряды, где засели враги. — Смотри, мерзавцы бежали!
И то была правда; даже метис, остававшийся последним, бросился улепетывать со всех ног при появлении Хосе на гребне.
— Стой, подлец, если ты не такой же трус, как и наглец! — крикнул вдогонку ему канадец, смотревший с содроганием, как похититель Фабиана ускользает от его мести.
— Эль-Метисо не трус! — ответил метис, приняв величавый и гордый тон урожденного индейца. — Орел Снежных Гор и Пересмешник встретятся с ним еще в третий раз, и тогда они узнают об участи, постигшей юного воина южных стран, вокруг которого соберутся плясать краснокожие воины и мясо которого они бросят бродячим псам пустыни на съедение!
Старый канадец продолжал гнаться за ним и вскоре ему удалось нагнать Хосе. Казалось, эти два охотника в своей отчаянной погоне за врагом не замечали никаких препятствий на своем пути: ни скользких от дождя скал и утесов, по которым им приходилось взбираться, ни рытвин и трещин. Сквозь туманную густую сеть частого ливня они все еще видели перед собой фигуру бегущего метиса, но вскоре, перебравшись через вершину горы, тот скрылся у них из вида под туманным покровом, никогда не сходящим с этих гор.
— Проклятие! Не иметь при себе ни одного ружья! — воскликнул Хосе, бешено топнув ногой.
— Вся радость и надежда моей жизни угасли! — воскликнул лесной бродяга надорванным голосом, остановившись на минуту, чтобы перевести дух.
Затем оба они продолжали взбираться все выше и выше в горы, повсюду отыскивая следы неприятеля. Но ливень, усиливавшийся с каждой минутой, смывал всякий след, а все усиливавшаяся тьма по мере того как день начинал клониться к вечеру, делала дальнейшую погоню бессмысленной.
Вскоре Красный Карабин с испанцем и сами скрылись в тумане, куполом нависшем над горами, а там внизу, в долине, ревел и неистовствовал ураган, и вся земля, казалось, очутилась во власти злых демонов и духа тьмы.
То грохотал гром со страшным шумом и треском, то молния сверкала, подобно раскаленным искрам пожарища, ударяя в вершины скал, которые обрушивались, рассыпаясь в мелкий щебень, или же заливала целым морем ослепительного света всю Золотую долину и могильную пирамиду, теперь уже безлюдную и пустынную. Голубоватый свет окутывал минутами скелет коня на площадке пирамиды и придавал ему вид какого-то демона, вырвавшегося из преисподней и окруженного еще со всех сторон адским пламенем.
При вспышках молнии можно было увидеть фигуры двух охотников, из которых один тщетно старался утешить другого, печально сидевших на камне. Оба они уныло устремляли свои взоры на дно глубоких рвов и рытвин, где бушевал и завывал ветер каким-то жалобным стоном, или же на вершины скал, венчавших горы и походивших на трубы какого-то гигантского органа, на котором буря играла свою похоронную симфонию. И сливаясь с воем и свистом бури, раздавался временами голос человека, похожий то на рев львицы, у которой отняли ее маленького львенка, то на жалобный плач женщины.
Когда же гроза наконец затихла, Хосе и Красный Карабин все еще плутали в горах без своего юного и отважного друга, без оружия, без пищи.
ЧАСТЬ III
ОРЕЛ СНЕЖНЫХ ГОР
I. ВОСПОМИНАНИЯ И СОЖАЛЕНИЯ
Теперь, прежде чем перенестись на более отдаленный театр действий, где разыгрались последние сцены, служащие развязкой к этому рассказу, мы попросим читателя припомнить кое-какие мелкие подробности, так как они тесно связывают прошлые события с последующими.
Вероятно, читатель не забыл еще, что в своем разговоре с Черной Птицей Эль-Метисо прошептал несколько слов на ухо индейскому вождю и что при этом глаза последнего засверкали злобой. Речь свою метис закончил обещанием предать в руки Черной Птицы индейца с твердым как скала сердцем и железными мускулами, взамен Барахи, которого он отнимал у него для своих целей; затем он еще обещал ему заменить убитых лошадей свежими, молодыми мустангами и, наконец, назначил местом свидания разветвление Красной реки, близ озера Бизонов, где обещал быть на третьи сутки.
Сказав это, мы вернемся к событиям, разыгравшимся в гасиенде Дель-Венадо.
После внезапного отъезда дона Эстебана и после бегства Тибурсио столь шумная и оживленная накануне гасиенда погрузилась в свою обычную тишину. Как и в тот день, когда на закате прибыл сюда знатный испанец и его спутники, ныне почившие все, кроме дона Педро, вечным сном близ Туманных гор, гасиенда в момент, когда мы с восходом солнца вновь возвращаемся сюда, имела тот же вид спокойного довольства и благоустроенности. Сытые стада паслись на обширных зеленых пастбищах прерии, на окраине которой возвышался дом дона Августина, а окрестности представляли отрадную картину прекрасных полей, обещавших богатый урожай.