Лесной исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья
Шрифт:
* * *
Дома умирают, как люди – от старости или трагически. Редко какому из домов бывшего Лесного удалось дожить до своих преклонных лет. Их трижды уносило ветром беды и перемен: в революцию, в блокаду и генеральной застройкой второй половины XX века. Вместе с ними унеслось, растворилось в пространстве и времени, оставшись только в истории, и само его имя собственное, которое звучало как пароль, как присяга: «Лесной».
Потом здесь появилось пятно пятиэтажек. Поступь новой эпохи рисовалась однообразно и прямоугольно. А старый мир исчез. Совсем и навсегда.
Исчез единственный в своем особом облике проспект – нет, сам-то он остался, но совсем потерялось и стерлось его прежнее лицо, неповторимое и пленительное, оно завораживало и влекло в свои потаенные дали, казалось – хранило тайну и обещало интригу. И секрет этот был. Потому что тогда, когда он еще назывался своим настоящим именем – Старо-Парголовский, и до того, как все это случилось, если сойти летом с трамвая на Спасской и выйти к началу проспекта, то за первым особняком в стиле мавританского замка не увидишь ни одного дома, ни одного строения, все они отступили в глубину садов, а справа и слева от пути, насколько хватает глаз, только кроны деревьев, подбитые шпалерой желтой акации. Ее плети смыкаются с кружевом их ветвей, образуя навесы, своды, аркады, и затененные пешеходные дорожки с обеих сторон скрылись в этих нескончаемых, увитых листвой тоннелях.
Что это – городская магистраль или сказочная лесная дорога?
Могучая булыжная грудь проспекта широка и горделива, ведь пролег он на подъеме и, все набирая высоту, устремился дальше, прямо к Поклонной горе. Старая Парголовская дорога. Царская дорога к Шведскому королевству. И на всем его пути как нарастающий лейтмотив – сосны, сосны Лесного: одиночные в ближайших дворах, они стояли отрешенно и строго, словно какие-то доисторические вехи; дальше, за ними, явились уже сосновые рощи; и, наконец, справа, на высоте, встает настоящий сосновый бор без подлеска. Янтарные колонны под сводами крон, бархат изумрудного мха. Сосновка. А сады и поляны слева сначала только намеком, а потом все круче и круче начинают уходить под уклон.
Исчезли сады и палисадники, пруды и куртины, клены, ясени, плакучие березы, дубовые рощи, жасмин, сирень, бузина. И еще многое-многое, что составляло и обрамляло этот былой мир и уклад его жизни. Мне могут возразить, возможно, скажут – смотрите, сколько всего еще осталось – есть и березы, и клены, липы и вязы, черемуха, жасмин и сирень… Да, и вдоль проспекта, и во всех дворах есть и деревья, и даже цветущий кустарник, но все они уже совсем в другом мире, да и сами они уже не те, и заботы у них теперь другие, среди которых две главные: дотянуться до солнца и прикрыть собой безликую наготу стен.
Исчезли улицы: Новая, Лесная, Янковская, Объездная, Раздельная, Яковская, Ананьевская, Васильевская, Михайловская…
Нет больше наших старых дворов, и нигде не осталось тех убитых до тверди прихотливых дорожек, по которым так славно, так вольно было разбежаться или катиться на велосипеде! Дорожки и тропинки эти тоже бежали от двора ко двору, от дома к дому, то напрямик по диагонали, то огибая палисадники, сараи, огороды.
Навсегда исчезли и сами дома – почти сплошь деревянные, исконно бревенчатые или фигурно обшитые рейкой, чаще всего двухэтажные, непременно с верандами, многие с теремками и башенками, а иные еще и в кружеве резьбы или в радуге витражей. У каждого свое лицо. Загородный деревянный модерн.
Старо-Парголовский, 32
Участки домов № 32 и 34 по Старо-Парголовскому проспекту в начале XX века принадлежали домовладельцам Шмитту (№ 32) и лесопромышленнику Липатову (№ 34). Под каждым номером было по нескольку флигелей, и только один из них выходил на проспект, остальные рассыпались по склону и уходили далеко вглубь участков (на этом месте стоят сейчас корпуса дома № 40 по проспекту Тореза).
Угол Институтского и проспекта Тореза. Современный вид. Здесь был парк Турчиновича, за ним – участки домов № 32 и 34 по Старо-Парголовскому проспекту
После революции и до конца 1930-х годов дом № 32 состоял из девяти, а № 34 – из пяти отдельных жилых строений. Ближними к проспекту были протянувшийся вдоль него одноэтажный флигель 32-го, за ним, стоявшая чуть наискосок и торцом к проспекту, дворницкая дома № 34. Главные же, «господские» дома стояли чуть ниже, в глубине участков, остальные – вокруг них и еще дальше под уклон. Все квартиры в них сдавались в аренду. После революции жильцы, которые там оставались, стали съемщиками национализированного государственного жилья. Появились, как и во всем городе, ЖАКТы[10] и управдомы.
Поскольку оба эти участка примыкали друг к другу и не были разделены какой-либо видимой границей, постройки тесно переплелись между собой, сомкнулись садами и объединились общими внутренними дворами, так что не сразу можно было определить, какой флигель к какому номеру дома относится. Да и двор-то по существу был один, только состоял он из нескольких свободно соединяющихся друг с другом площадок. Все это вместе образовывало свой замкнутый посад, некий оазис среди соседних свободных земель. Если смотреть от проспекта, то слева был так называемый «парк Турчиновича», справа – пустырь с одиночными соснами до самой Васильевской улицы[11]. Внизу, за последними нашими домами, огороды, и только за ними – Раздельная улица, она возникала прямо среди картофельного поля и вела к трамвайному кольцу у «Светланы».
На пустыре справа незадолго до войны для рабочих завода «Светлана» построили стандартные дома: двухэтажные деревянные бараки, каждый – с двумя входами и под черной рубероидной крышей. Вид этой внезапно возникшей колонии представлял бы предельно унылую картину, если бы не такой же светлый, как и сам песчаный склон, простодушно-желтоватый цвет возведенных построек. Но жизнь их оказалась совсем короткой. Во время блокады их разобрали на дрова.
Однако само место, где совсем недолго простояли бараки и которое до этого нам казалось таким, будто там ничего никогда и не было, имело свою давнюю историю. Именно здесь в конце XIX – начале XX веков находились усадьба и парк Николая Васильевича Латкина, известного в те времена ученого-географа и золотопромышленника, а в 80-е годы XIX века и директора
Дома милосердия на Большой Объездной (ныне – улица Орбели). Мне говорили, что в той стороне Старо-Парголовского, недалеко от Исакова переулка, в одном из дворов еще долго сохранялся мраморный фонтан. Видимо, это было последнее напоминание о бывшем имении Латкина.
Над Лесным, каким я застала его в своем детстве, уже пронесся тот первый ураган беды – вот и появились вокруг нас пустыри на месте бывших усадеб. Эту картину запустения очень наглядно передал в своем очерке первый историк Лесного С.А. Безбах: «После революции и отмены права собственности на землю строгое разграничение участков постепенно исчезло. К этому времени в связи с разрухой и топливным кризисом была снесена большая часть заборов, да и самые дома также часто шли на топливо. В эти годы Лесной имел печальный вид. Множество пустырей с грудами кирпичей и остатками труб, обозначавшими места исчезнувших домов, широкими прорехами разделяли уцелевшие постройки. Самые дома, зачастую наполовину заселенные, занесенные снегом зимой и окруженные бесчисленными огородами летом, тоже выглядели невесело».