Лесной кавалер
Шрифт:
— Нет, — ответила она. — А вы?
— Нет, нет, что вы! — рассмеялся «индеец». — У дикарей крепкие головы.
— У дикарей? Так вы и правда… дикарь?
Она взглянула на него с такой неподдельной серьезностью, что это придало ему новые силы. Он привязал ее лошадь к дереву и подвел Истер к краю тропинки, где она села на пень.
Сам он опустился на землю у ее ног и молча принялся разглядывать носки своих мокасин. Он мог многое сказать ей, но хотел, чтобы она сама продолжила прервавшийся разговор. Юноша пытался внушить этой златокудрой девушке, что его дикость не боится ее красоты, что теперь они просто мужчина и женщина.
— Вы убежали тогда, — сбивчиво начала Истер, — и я даже не успела поблагодарить вас…
Он не ответил.
Она снова заговорила, тщетно пытаясь понять по его невозмутимому лицу, как он отнесся к ее словам.
— Мои замечания по поводу вашей… вашей одежды были страшно глупыми. Мне, право, очень жаль. О, я так много думала об этом… И рада, что могу сейчас все объяснить. Ведь вы спасли мне жизнь.
Он продолжал хранить молчание.
Девушка тряхнула головой, и ее золотые волосы разлетелись, подхваченные легким ветерком.
— Я спрашивала о вас на пристани. Но эти люди не знали, кто вы и куда уехали. Я… хотела вернуть вам тот плащ из шкуры выдры… он так замечательно пах костром!
Она замолчала, словно испугавшись, что сказала больше, чем хотела, и снова взглянула на молчащего юношу, сидевшего ее у ног. Почему он не отвечает? Ведь ей не пристало прямо заявить ему, сколько она думала о нем и как ждала этой встречи… Но, может быть, ему все равно?
Она вздохнула и гордо подняла голову. У Ланса на лице не дрогнул ни один мускул.
«Боже, какая же я дура!» — с ужасом подумала Истер. Ее словно окатило горячей волной. Она, Истер Уокер, сидит, как безмозглая девчонка, перед этим обросшим дикарем, предавшим ее наивную мечту о благородном Робин Гуде! Фу! С нее хватит!
Словно почувствовав ее негодование, он заговорил:
— Плащ ваш, леди. Это подарок. Но я пришел не за благодарностью. Мне необходимо было увидеть вас… живой и здоровой. Мой шрам зажил, но до сих пор напоминает о том происшествии…
— Кто вы? — резко спросила она.
— Неважно, — ответил юноша. — В Энрико, на границе с округом Монакан, меня называют Усак.
Словно ожидая услышать нечто совсем иное, она испуганно вздрогнула.
— Не бойтесь, — мягко произнес он, — я сейчас уйду.
— Я не боюсь!
— Почему же вы дрожите?
— Вам показалось!
— Вы замерзли? У меня с собой другой плащ, из шкуры пантеры.
— Со мной все в порядке! — сердито ответила она.
Оба надолго замолчали.
Под напускной невозмутимостью Клейборна таился страх, но ему показалось, что девушка напугана еще больше, и он снова восхитился ее умением скрывать свои чувства. Кто бы мог подумать, что самоуверенная, манерная девушка, которую он видел на приеме в Грин-Спринг, способна держаться как настоящая скво.
Усак не хотел, чтобы в нем узнали Ланса Клейборна. Последний был знаком ей лишь как один из многих молодых англичан, встреченных в доме губернатора. А сейчас…
— Что это у вас на шее за кожаный мешочек? — рассеянно спросила она.
— Лекарства, — ответил он.
— Простите, что?
— Лекарства. Их дал мне кикосух чискиаков.
— Кико… кто?
— Ки-ко-сух… шаман, лекарь племени чискиаков.
— Теперь понимаю…
— Этот мешочек всегда со мной в лесу, так же как кошель с красками, нож и томагавк.
— Кошель с красками? То, что прикреплено к поясу?
— Да.
Она боязливо потрогала его:
— Там тоже колдовские травы?
— Нет. Медвежий жир, порошок красного корня, уголь и немного настойки болотной мяты.
— Вы раскрашиваете себе лицо?
— Иногда, и тело тоже. У нас на западе так принято. Жир защищает кожу от москитов во время охоты. Краска и наша одежда позволяют нам оставаться практически невидимыми в лесу.
— Вы… воюете?
— Да. Но это не война белых людей. Индейцы воюют скорее из спортивного интереса.
— Но индейцы так грязны! Как вы можете охотиться вместе с ними?
— Племена, живущие в лесах, чище англичан, уверяю вас.
— Простите, я не знала…
— Когда их деревни перестают быть пригодными для жилья, индейцы меняют место стоянки. Белые же остаются в своих городах до тех пор, пока их дома и души не утонут в грязи. В Джеймстауне на каждому углу — питейное заведение, а улицы кишат ворами и своднями. В лесу царят чистота и красота.
— Помилуйте, вы говорите, как поэт-язычник!
— Лес даже ребенка заставляет думать, — серьезно ответил Усак. — Гроза и ветер не поддаются уговорам, так что рассуждать приходится с самим собой.
— В самом деле?
— То место, где я сейчас живу, трудно описать по-английски. Оно и находится на самом краю мира англичан… и мне часто кажется, что ни я, ни мои соседи уже не можем считаться англичанами.
— Боюсь, и я придерживалась того же мнения, но… — улыбнулась она.
Он ничего не ответил.
— Но, — с трудом закончила Истер, — если все приграничные жители похожи на того, кого я уже немного знаю, они мне нравятся.
Ее слова несказанно обрадовали Ланса, однако он счел необходимым пояснить:
— Они дики, как индейцы. Они не ходят в церковь, поскольку вся их религия — это природа. У них нет представителей в палате общин, так как вот уже двадцать лет не было выборов. Каждый их дом — это укрепленный форт, вроде замка Клейборна или Оллен-хауза на Джеймс-ривер.
— Но зачем? Ведь их и так охраняют наши форты!
— Ха! Эти форты ни на что не годятся. Если северные племена снова придут в движение, отряды их воинов спокойно пройдут между вашими фортами до Мидлсекса и Глочестера. Индейцы просто обходят форты, неся смерть и разорение окрестным фермерам.