Лесные женщины
Шрифт:
У них, у господ, были широкие и раздольные поля, а мы должны были выращивать пищу на клочках, где деревья считали ниже своего достоинства расти. И если они все же прорастали на наших жалких землях, то и тогда, мсье, мы должны были оставлять их в покое, иначе нас пороли, бросали в темницы, вешали…
Деревья наступали на нас, — в голосе старика звучала фанатичная ненависть. — Они занимали наши поля, вырывали пищу изо рта наших детей, бросали нам хворост, как бросают подаяние нищим; они искушали нас согреться, когда холод пробирал нас до самых костей, и мы повисали, как плоды, на их ветвях, если поддавались искушению.
Да, мсье, мы умирали
А потом, мсье, пришла революция и свобода. Ах, мсье, как мы отплатили им! Огромные стволы ревели в очагах в зимние холода — больше никаких подачек хворостом. На месте лесов раскинулись поля — больше не умирали с голоду наши дети, чтобы их дети могли жить. Теперь деревья наши рабы, а мы их хозяева. Пришло наше время. И деревья знают это и ненавидят нас! Удар за удар, сто их жизней за одну нашу — мы возвращаем им должок. Мы рубим их, жжем, мы сражаемся с ними…
— Деревья! — Поле неожиданно закричал, глаза его засверкали кровавым гневом, лицо сморщилось, в углах рта показалась пена, он яростно сжимал кулаки. — Проклятые деревья! Армии деревьев ползут… ползут… все ближе и ближе… напирают на нас! Крадут наши поля, как и в старину! Строят темницы вокруг нас, как в старину нам строили темницы из камня! Ползут… ползут! Армии деревьев! Легионы! Проклятые деревья!
Маккей слушал, пораженный до глубины души. Какая невероятная ненависть! Старик безумен! Но в чем исток этого безумия? Глубокий инстинкт, унаследованный от предков, для которых лес был символом их ненавистных хозяев. Предков, чья ненависть прибоем билась о зеленую жизнь, объявленную хозяевами табу, — так нелюбимый ребенок ненавидит любимого, которому достаются любовь, ласки и подарки. Свихнувшемуся мозгу случайное падение дерева, калечащий взмах ветви и впрямь могут показаться сознательными… Естественный рост растений принимается за неумолимое наступление врага.
И все же — выпад пихты после падения березы… и лесные женщины в роще…
— Терпение, — здоровый сын коснулся плеча старика. — Терпение! Скоро мы нанесем свой удар.
Взгляд Поле чуть-чуть прояснился.
— Мы срубаем их сотнями, — прошептал он. — Но они возвращаются тысячами! А тот из нас, кого они убьют, никогда не вернется. Их много, и на их стороне время. А нас всего трое, и времени у нас мало. Они следят за нами, когда мы идем по лесу, готовые поймать, ударить, раздавить!
— Но, мсье, — он обернул к Маккею налитые кровью глаза. — Мы нанесем свой удар, как сказал Пьер. Ударим по вашей роще. Это сердце леса. Его тайная жизнь здесь бьет ключом. Мы это знаем — и вы тоже знаете! Если мы уничтожим рощу, мы дадим им понять, кто тут хозяин.
— Женщины! — глаза двуглазого сына блестели. — Я видел там женщин! Прекрасные женщины с блестящей кожей, которые манят… и насмехаются и исчезают, как только пытаешься схватить их.
— Прекрасные женщины заглядывают в наши окна и смеются над нами, — прошептал одноглазый сын.
— Больше они не будут насмехаться! — крикнул Поле, снова охваченный безумием. — Скоро они будут лежать, умирая! Все они умрут!
Он схватил Маккея за плечи, затряс его, как нашкодившего ребенка.
— Идите скажите им это! — кричал он. — Скажите, что сегодня мы их уничтожим. Скажите, что это мы будем смеяться, когда придет зима. Мы будем смотреть, как их круглые белые тела горят в очаге и отдают нам тепло! Идите — скажите им это!
Он развернул Маккея, подтолкнул к двери, распахнул ее и пинком спустил его со ступенек. Маккей слышал, как захохотал высокий сын. Ослепший от гнева, он взбежал по ступеням и бросился на дверь. Снова рассмеялся высокий сын. Маккей бил в дверь кулаками, бранился, кричал. Семейство дендрофобов не обращало на него внимания. Отчаяние несколько приглушило его гнев. Могут ли деревья помочь ему, дать совет? Он повернулся и медленно пошел по полю к маленькой роще.
Приближаясь к ней, он перебирал ногами все медленнее и медленнее. Он потерпел поражение. Теперь он вестник, несущий смертный приговор. Березы стояли неподвижно: листва их безжизненно свисала. Они как будто знали о его неудаче. Маккей остановился на краю рощи. Посмотрел на часы, с легким удивлением заметил, что уже полдень. Невелик промежуток между приговором и казнью… Скоро начнется погром, топоры с хрустальным звоном обрушатся на стволы…
Маккей расправил плечи и зашагал меж деревьев. В роще стояла странная тишина. Она казалась траурной. Как будто жизнь вокруг отступила, ушла в себя. Он шел по лесу, пока не добрался до места, где росло дерево с закругленной блестящей корой, а рядом опиралась на пихту вянущая береза. По-прежнему ни звука, ни движения. Он положил руки на прохладную гладкую кору.
— Дай мне снова увидеть тебя! — прошептал он. — Дай услышать! Говори со мной!
Ответа не было. Снова и снова он обращался к березе. Роща молчала. Он побрел по ней, шепча, зовя, плача. Стройные березы стояли неподвижно, ветви их безвольно повисли, как руки пленных девушек, покорно ожидающих воли своих завоевателей. Пихты напоминали беспомощных мужчин, охвативших ладонями обреченные головы. Сердце Маккея заныло от тоски. Он подумал, когда же ударят Поле? Снова взглянул на часы: прошел час. Сколько они еще будут ждать? Он опустился на мох, прижался спиной к стволу.
И тут Маккей подумал, что он сумасшедший. Такой же безумец, как Поле и его сыновья. Он спокойно начал перебирать в памяти обвинения, выдвинутые лесу старым крестьянином; вспомнил его лицо и глаза, полные фанатичной ненависти. Безумие! В конце концов деревья — ото всего лишь… деревья. Поле и его сыновья перенесли на деревья всю жгучую ненависть, которые испытывали их предки к своим жестоким хозяевам; возложили на лес всю горечь своей собственной борьбы за существование в этой высокогорной местности. Когда они ударят по деревьям, это будет символ того удара, который их предки нанесли по своим угнетателям; и они ударят по собственной судьбе. Деревья — всего лишь знак. Искаженное сознание Поле и его сыновей наделяет Лес разумом в слепом стремлении отомстить старым хозяевам и судьбе, которая превратила их жизнь в беспрестанную жестокую борьбу с дикой природой. Хозяева давно мертвы, судьба не подвластна человеку. Но деревья здесь, и они живы. За их счет можно удовлетворить бредовую жажду мести.
А сам он, Маккей? Разве его собственная глубокая любовь к деревьям и сочувствие им не точно такое же сумасшествие? Разве не сам он создал свой собственный мираж? Деревья в действительности не плачут, не могут страдать, не могут чувствовать. Его собственная печаль эхом отразилась от них…
Деревья — это только деревья.
И тут же, как бы в ответ на свои мысли, он ощутил, что ствол, о который он опирается, трясет глубокой внутренней дрожью. Дрожит вся роща. Все листья мелко и боязливо колышутся.