Лесовичка
Шрифт:
— Она… она… я… я… нищей меня назвала, нищей… — могла только выговорить Ксаня, указывая на лежавшую на земле Василису. — Как она смеет?.. Уйду… уйду!.. Я не хочу больше… Я вольная… я лесная… Не хочу я… Не нищая я! Нет!
— Милая! Успокойтесь… Царевна моя лесная! Черноокая фея моя! Мне доверьтесь… Одной мне… Ксения!.. Голубушка!.. Не слушайте ее… Она злая, завистливая, нехорошая… Я с вами… Успокойтесь, милая… А вы, тут графинюшка быстро повернулась к все еще лежавшей на траве Василисе и проговорила строгим, надменным и повелительным голосом: — а вас, если вы еще раз обидите Ксаню, я попрошу маму выгнать вон… Да… выгнать!.. Ксаня моя подруга… Зазнались вы очень. Не сметь больше оскорблять лесную барышню! Слышите!
И,
Василиса так и замерла на месте в своей странной позе, глупо выпуча глаза. Она тяжело дышала и утирала обильно струившийся пот с лица… Так пролежала она несколько минут, но вдруг вскочила на ноги, как ошпаренная, вся красная, униженная, злая.
— Меня выгнать? Меня? Да нешто можно это? Двадцать лет верой и правдой служила, и вдруг так-то!.. И из-за кого?! Из-за нищей девчонки… Из-за лесовички, колдовского отродья!.. Меня вон? Меня — верную слугу?.. Нет, матушка Наталья Денисовна, не бывать этому… Молода больно, сударыня… Крылышки еще не отрастила, чтобы верными отцовскими слугами распоряжаться! Как же! Откажут! Сейчас! Держи карман шире!.. А тебя, лесовичка непутевая, тебя уже я знаю, как уважу, милушка! Будешь меня помнить, некрещеная душа!
И грозя своим объемистым кулаком в пространство, Василиса Матвеевна, охая и кряхтя, стала выбираться из цепких кустов малинника.
Глава IX
Пытка. — Близнецы. — Урок танцев
Утро. Солнце палит немилосердно. В огромной комнате с большим венецианским окном, носящей громкое название «студии» или художественной мастерской графини, у мольберта, с палитрой и кистями в руке, сидит сама графиня Мария Владимировна. Перед ней, на растянутом в рамках полотне, изображение чего-то пестрого, хаотического. В отдалении, на деревянных, наскоро сколоченных мостках, забросанных всевозможным ярким тряпьем, стоит ее модель.
Это Ксаня.
На ней накинуты пестрые, яркие тряпки и цветы. Целый каскад цветов струится со смуглых, обнаженных плеч, с черных, как вороново крыло, кудрей, с груди и шеи.
Но лицо Ксани не соответствует ее ликующему, праздничному наряду. «Лесовичка» дышит бурно и тяжело. Она устала.
Вот уже около месяца мучает ее каждое утро графиня, рисуя с нее картину, которая никак не может вылиться на полотне с достаточной ясностью и правдивостью. Графиня сердится и винит во всем Ксаню. Ксаня виновата — не умеет «позировать», не умеет спокойно простоять полчаса, не двигаясь, не шевелясь.
Очевидно, время увлечения графини прелестной дикаркой приходило к концу.
Нужно сказать, что графиня увлекалась всегда чем-нибудь горячо, но недолго. У графини Марии Владимировны вошло точно в привычку постоянно обожать что-либо, восхищаться чем-нибудь. Вне этого восхищения не было смысла жизни для графини. Когда дела графа пошатнулись настолько, что вся графская семья должна была перекочевать из Петербурга в эту лесную трущобу — как называла графиня родовое имение мужа, — она пристрастилась прежде всего к розам. Несмотря на пошатнувшиеся дела, граф все-таки обладал достаточными средствами, чтобы жить в своей усадьбе широко, тратить на ее украшение. И целый цветник роз окружил старый ветхий дом забытой усадьбы. По требованию графини выписали нарочно садовника и с какой-то материнской нежностью стали выводить прелестные цветы. Пышные, они протягивали ласково встречным свои головки и наполняли медвяным запахом и старый сад, и старый дом, и окрестные поля. Но вскоре розы надоели графине и были забыты. Их сменила живопись. Графиня вдруг почувствовала в себе священный огонь искусства, разом запылавший в недрах ее души. Когда-то, в детстве, она, как и многие другие девушки из аристократических домов, училась живописи, но потом бросила ею заниматься. В деревне, от скуки, она опять принялась за кисть и палитру, сначала очень горячо и усердно; но мало-помалу живопись стала надоедать графине. Она объяснила это однообразием природы в деревне и отсутствием «интересных» типов. «Россия не Италия, — говорила графиня, там каждая девушка так и напрашивается на полотно и там я, конечно, никогда не бросила бы кисти… Но здесь? Кого и что писать?» И графиня перестала даже заглядывать в свою «студию». Палитра и кисти лежали заброшены, а сама графиня начала убийственно скучать в своем затишье, без раутов и балов столичной жизни.
И вдруг появилась Ксаня! Ее фантастическая судьба, ее героический поступок, ее возможная гибель в руках озверевших крестьян, наконец, сама внешность Ксани, странная, своеобразная — все это увлекло графиню, обожавшую всякую таинственность. Она решила перевести Ксаню в Розовое, приблизить к себе «странное существо», как выражалась графиня, и кстати заняться картиной, которая должна была изображать Ксаню в качестве не то лесовички, не то лесной феи.
Это решение привело особенно в восторг молодую графинюшку Нату, Граф охотно дал свое согласие. Тогда позвали из сторожки Норова и стали его уговаривать оставить Ксаню в графском доме. Уговаривать пришлось недолго. Лесник был очень рад, что может сдать кому-нибудь девочку, которая уже давно была для него обузой и которую он терпеть не мог.
— Скажите, Норов, — спросила в заключение графиня, — вы не имеете никаких сведений о матери этой девочки?
Норов как-то странно замялся, заморгал глазами и ответил:
— Нет, не имею… И даже не знаю, где она… Уехала… оставила ребенка… Пока жена жива была, она писала из разных городов… потом совсем перестала…
— Верно, умерла, — заметила графиня. — Не может быть, чтобы она оставила ребенка на произвол судьбы…
— Да, верно, умерла, — подтвердил, опустив вниз голову, едва слышным голосом Норов и, не попрощавшись даже с Ксаней, ушел.
В тот же день, по желанию молодой графинюшки, в комнате графини Наты, рядом с красивой кроватью самой Наты, поставили узенькую постель. И Ксаня поселилась в прелестном будуаре Наталии Хвалынской, пригревшей ее своей лаской с первого дня. Она да старая Жюли, худая и суровая на вид француженка-компаньонка Наты, чуть ли не единственные искренно привязались к Ксане. Что касается до остальных членов графского семейства, то последние или смотрели на красавицу-лесовичку как на забавного зверька, как графиня и ее муж, или откровенно ненавидели ее, как Василиса Матвеевна, как Наль, Вера и как прислуга, с затаенной ненавистью прислуживавшая по приказанию графини лесной барышне.
Впрочем, графиня недолго увлекалась новой игрушкой. Ее капризная, вечно ищущая чего-то нового натура не могла останавливаться подолгу на привязанности к лесовичке. Ксаня очень скоро начала надоедать ей. Она была слишком дика, невоздержна, неблагодарна. Несмотря ни на какие ласки, ни на какие подарки, «лесовичка» ни разу не приласкалась к своей благодетельнице, ни разу не благодарила ее.
— Камень какой-то, не девочка, — говорила графиня. — Нет в ней ни души, ни сердца… И притом скрытная… Ничего от нее не узнаешь… Ох, правду говорит Василиса, ошиблись мы в ней!..
Скрытная по отношению к графине, Ксаня с другими была просто-таки груба — и с обоими детьми, и с их нянькой, и со всеми, кроме графини Наты, на которую «сам зверь не мог бы заворчать», по мнению Василисы Матвеевны.
Графиня давно бы прогнала из усадьбы надоевшую всем Ксаню, если бы не то, что ее так любит Ната. Хрупкая, болезненная, слабая графинюшка удивительно привязалась к лесовичке, хотя та относится к ней совершенно равнодушно и не отвечает на ее ласки. Но Ната в восторге от Ксани, и разлучить их — это значило бы нанести бедной Нате ужасный удар. Нечего делать, приходится терпеть и… даже скрывать свою ненависть к надоевшей лесной упрямице.