Лесовичка
Шрифт:
Я должна быть последовательна, хотя душа моя кипит. Я делаю невероятные усилия над собою, чтобы писать изо дня в день аккуратно, чтобы передать моему дневнику все мои страдания…
С той минуты, как мертвого Арбатова унесли со сцены в уборную, чтобы смыть краски и белила с его холодеющего лица, я не нахожу себе покоя.
Этот человек сделал для меня так много. А я? Я даже не сумею помолиться за него…
Тело его трое суток стояло в городской часовне при соборе, все обвитое венками из лавров и цветов. Панихиды служились беспрерывно нами и
Зиночка плакала беспрерывно на этих панихидах. Слишком много добра видела она от этого благородного человека.
— Китти, бедная, дорогая Китти! Вот мы и остались сиротами с тобою! — рыдала у меня на плече Зиночка, в то время как в моем сердце разрасталось мучительное ощущение горя, одиночества и тоски.
И папа-Славин, и Ликадиева, и Гродов-Радомский, и Миша, и другие безутешно оплакивали его. Одна я не плакала и не молилась…
Похороны Арбатова прошли торжественно и пышно. Его белый глазетовый гроб товарищи-актеры несли на руках до самой могилы…
Целый дождь цветов посыпался в яму, где суждено было лежать талантливому артисту. Яму зарыли, весь могильный холм обложили венками. Зазвучали речи.
Выдающиеся лица города и труппы входили на холмик и превозносили оттуда достоинства покойного.
Истомина слушала и лила лицемерные слезы. Ее сын, Поль, юлил тут же.
— О, это был человек! — восклицала Маргарита Артемьевна и прикладывала кружевной надушенный платок к глазам.
А рядом горячо, искренно плакала Зиночка, по-детски комкая весь промокший носовой платок.
Марта… 190… г.
Третья неделя поста. На улице грязно и скользко. Пахнет весною. Уже прошло четыре дня с похорон Арбатова. Эти четыре дня был траур в театре, и мы не играли. Сегодня был назначен первый спектакль после перерыва. Место Арбатова, как режиссера, заняла теперь Истомина, которая стала уже распоряжаться одна.
Зиночка спешно чинила что-то по костюмной части, торопилась закончить до театра свою работу, так как она была занята сегодня в пьесе. Валя и Зека взгромоздились ко мне на колени. У бедных мальчуганов глазки вспухли от слез. Еще бы! Они так горько плакали, когда узнали, что умер милый, ласковый дядя Сережа и что никогда, никогда он не будет более сидеть здесь, в этой комнате у шипящего самовара, ласкать их, рассказывать им сказки.
— Ах, как он умел рассказывать сказки, дядя Сережа! — с детским восторгом проговорил Валя. — Не хуже тебя, тетя Китти, право не хуже! — заключил мальчик печальным голоском.
— Право не хуже, — вторил ему и Зека, привыкший повторять каждое слово брата.
— Ну, слушайте, я вам расскажу про лесную девочку еще раз, — и тут же, с целью позабавить детишек, я начала рассказывать то, что раз десять уже рассказывала им.
Жила-была на свете маленькая-маленькая девочка, ее звали Ксаня Марко. Она жила в большом, старом лесу со своей мамой, с тетей, маминой подругой, с мужем тети и с их маленьким сынком Васей. Когда Ксане минуло три года, мама Ксани уехала
И слово за словом я развертывала перед обоими мальчуганами всю сложную повесть моего необычайного детства.
Они слушали меня, затаив дыхание, с широко раскрытыми глазенками, блестевшими восторгом, несмотря на то, что знали мою сказку про девочку Ксаню всю наизусть.
Зиночка уехала в театр… А я (я была свободна в этот вечер) все еще досказывала мою сказку…
Я довела свой рассказ до того времени, как попала в Розовую усадьбу.
— Ну, а теперь моя сказка не интересна, и вам надо вдобавок идти спать, милые мои! — заключила я неожиданно и стала укладывать детей.
Лишь только они уснули, я прошла в маленькую столовую и села поджидать Зиночкиного возвращения из театра.
На улице темнело. Редкие фонари скупо освещали окраину города. Прохожие отсутствовали в этот поздний час.
Долго ли прождала я так у окна, не помню. Опомнилась я, внезапно услыша чье-то тихое, жалобное всхлипывание. Неужели Долина? Когда она успела приехать? Я подняла голову. Да, это была Зиночка. Но в каком виде!.. Слезы градом текли по ее щекам… Веки были красны и вздуты. На бледное лицо, искаженное страданием, жалко было смотреть.
— Зиночка! Что с тобою?
Я бросилась к ней, схватила ее руки. Она зарыдала.
— Выгнала… выгнала… как собачонку выгнала из театра!.. И за что? За что? «Мне, говорит, бездарности не нужны. Театр не богадельня и не странноприимный дом. Никто не виноват, что у вас двое детей и никаких средств после мужа… Очень грустно, но держать вас в труппе я и мой сын Поль не можем. Вы нам не нужны…» Так и сказала, как отрубила… Господи, да за что же? За что? Что я сделала ей? Бедные дети! Бедные Валя и Зека, что будет с ними!..
Что она сделала Истоминой? О, этого никто не знал и не знает…
Дела театра шли превосходно, и не было никакой необходимости сокращать труппу. Если Зиночка и не обладала выдающимся талантом, она считалась все же очень полезною и прилежною артисткою и не раз выручала труппу, то играя за других, то исполняя самые ничтожные роли. И Арбатов очень ценил ее! Не то новая наша директриса — Истомина. Она с первого же дня дала почувствовать Зиночке, что недовольна ею. Но никто все-таки не мог предвидеть, что она поступит с ней так жестоко.
«Не надо много унывать. Бог с нею, — подумала я. — Не умрут Зиночка и ее дети, пока я служу в театре. Но не поступит ли Истомина так же и со мною? Нет, нет, ведь все в труппе знают, что публика меня любит, что меня принимают с восторгом, что я нужна для успеха театра. Поэтому, хотя — я знаю — Истомина меня ненавидит, она все же будет меня терпеть. Ей просто невыгодно расстаться со мною. А моего жалованья вполне хватит на маленькую семью».
— Зиночка… успокойся… Не все еще потеряно, — заметила я. — Мы с тобой друзья, а помощь друга не может быть помехой. Я же рада работать на тебя и на твоих детей, как…