Лесовик
Шрифт:
Всегда трудно переносить, передвигать человека, если он нисколько не способствует этому, а в данный момент не было даже намека на ответную помощь ни от Дианы, ни от Джойс.
Чем они занимались? Целовались снова и снова; не отрываясь, прижимались друг к другу; я слышал их глубокое, слегка учащенное дыхание. Что еще?
С того места, где я находился, мне представлялся весьма ограниченный обзор, но были видны обе руки Джойс – одна сзади на голове Дианы, вторая на ее пояснице; с самого начала они обнялись так крепко, что ни у той, ни у другой не было возможности как-то ласкать друг друга; для этого им пришлось бы немного отодвинуться, что предоставило б и мне какой-то шанс, но я очень сомневался, что Диана и Джойс спохватятся сейчас и вспомнят обо мне. Я сказал себе, что нельзя сдаваться, сказал об этом вслух, сказал еще много других вещей,
Такие вот дела. Я стоял и смотрел на них, тогда как они продолжали заниматься тем же, чем и раньше, не ускоряя и не замедляя своих движений, как люди, которые не способны представить себя за каким-либо другим занятием, пусть даже это будет занятие примерно того же свойства. Это ощущение было так хорошо знакомо мне! Карие глаза Дианы открылись, скользнули по зашторенному окну, по мне (уделив столько же внимания, сколько занавескам) и снова закрылись. Мысль о двух женщинах, занимающихся любовью, может возбуждать, но позвольте уверить вас, что если они увлекутся единственно друг другом, столь же всецело и безоглядно, как увлеклись Диана и Джойс, эта картина подействует на вас успокаивающе. Честно говоря, в тот момент я почувствовал себя спокойнее, чем в любой другой момент на протяжении последних нескольких дней. Я послал им воздушный поцелуй, отвергнув мысль о поцелуе в плечо или в какое другое место – это создаст лишние хлопоты, и нет никакой уверенности, что кто-нибудь из них оценит мою ласку; собрав неторопливо свою одежду, я отправился в ванную.
Когда я появился оттуда в одетом виде, Джойс прижимала голову Дианы к своей груди, а в остальном ничего не изменилось. Я нашел табличку: «Не беспокоить» (она висела на крючке около двери) и прицепил ее к дверной ручке снаружи. Когда я вернулся в главное здание, там не было ни души. Я зашел в конторку и некоторое время стоял, придумывая, чем бы мне сейчас заняться и вообще что мне делать, но ничего не придумывалось. Затем я поднялся наверх в столовую, где принялся рассматривать свои книги, задавая себе вопрос, на кой черт я понакупил их в таком количестве. Мне пришло в голову, что в поэзии, какую ни возьми, не больше живости и смысла, чем в отгаданном кроссворде или Священном Писании, Книги по архитектуре и скульптуре казались сочинениями о безжизненном старье, крупном или мелком. Мне не верилось, что когда-то у меня была (или будет) иная точка зрения на этот счет. Я повернулся спиной к книгам и окинул взглядом свою коллекцию статуэток. Старый ненужный хлам в форме скульптурных округлостей. Завтра же вышвырну их из дома.
В гостинице стояла тишина, если не считать трескотни наигранно-бодрых голосов из телевизоpa Эми с новостями спорта и, может быть, со сводкой главных спортивных событий дня, после чего им на смену придут космические чудовища или вопящие идолы поп-музыки и их идолопоклонники. Шторы были раздвинуты, солнечный свет, льющийся снаружи, казался необыкновенно резким и в то же время бесцветным. Сквозь боковое окно мне был виден и слышен трактор с прицепленным к нему каким-то сельскохозяйственным агрегатом, выкрашенным красной и зеленой краской; он двигался со стороны деревни в легком облачке из пыли и мелких комочков земли, которое медленно плыло через дорогу вместе с клубами дыма. Он проехал и исчез из поля моего зрения. Между тем шум, им производимый, усиливаясь, начал постепенно терять интенсивность. Очевидно, водитель намеревался остановить свою машину прямо напротив гостиницы и поковыряться в моторе, а перед этим заставил его сильнее реветь и стрелять дымом. Но параллельно мотору что-то необъяснимое происходило с телевизионным голосом, плывущим по коридору: он тоже начал слабеть и терять мощность. Что-то похожее происходит с проигрывателем, у которого отключили мотор, или с магнитофоном; я не знал, что такое может случиться и с телевизором. Я замер на месте, прислушиваясь к работе своего сердца, тогда как трактор и голос в точном соответствии друг с другом исчезли за порогом слышимости, и воцарилась абсолютная тишина. Я медленно подошел в переднему окну.
Трактор со своим агрегатом остановился примерно там, где я и предполагал, почти что напротив меня. Водитель, однако, не вылез из кабины и вообще не переменил существенно своего положения. Одна его рука лежала на рулевом колесе, а вторая терла носовым платком по его лбу, – вернее, она замерла в этом движении. Вокруг трактора висели в воздухе клубы дыма и пыли, отдельные частицы которой сверкали на солнце крохотными немигающими блестками. Я перешел к боковому окну. Внизу, если смотреть налево, в сорока – пятидесяти футах от меня замерла на краю лужайки пара восковых фигур, отбрасывая тени на траву, сидячая фигура вытянула руку в направлении какого-то предмета, быть может, чашки чая, которую протягивала ей вторая восковая кукла. Это были Люси и Ник. На этот раз вид из обоих окон напоминал очень хорошую фотографию, намертво застывшую, но все же полную потенциального движения. Сегодня, в отличие от прошлого раза, все будет по-иному, потому что я не собирался торчать на месте и тупо наблюдать за всем, что предлагалось на мое обозрение.
Я кинулся к двери, открыл ее и двинулся было по коридору, но что-то заставило меня резко остановиться – звук, действующий на подсознание, или движение воздуха. Я вытянул вперед руку, и кончики пальцев коснулись невидимой преграды, твердой и абсолютно гладкой, словно зеркальное стекло, только без какого-либо отражения. Эта преграда заполнила весь дверной проем. Не зная, что делать дальше, я повернулся, поднял глаза и увидел, что кто-то сидит в кресле у дальнего края камина. Посетитель – молодой человек с шелковистыми белокурыми волосами и бледным лицом – каким-то образом проник в комнату, минуя меня.
– Неплохая реакция, – сказал добродушно молодой человек. Он следил за мной, улыбаясь. – Вы знаете, большинство людей так бы и шли дальше и ударились в эту стенку. Доказывает, что у вас все в порядке с рефлексами. А теперь не могли бы вы присесть вот здесь, и мы немного побеседуем? Ничего чересчур серьезного, уверяю вас.
В первое мгновение я взвизгнул в смятении, как девчонка. Мое смятение было вполне искренним, но оно улетучилось буквально через секунду, уступив место тому внутреннему напряжению, которое я испытывал утром предыдущего дня перед поездкой в Кембридж, только в более сильной форме: нервная энергия с нервозностью, но без нервов. Наверное, причиной такого состояния был мой гость. Я подошел и сел в кресло напротив, оглядывая его с головы до ног. Он был (или казался) лет двадцати восьми, с квадратным подбородком, чисто выбритым, насмешливым и не заслуживающим особого доверия лицом, негустыми бровями и ресницами и ровными зубами. На нем был темный костюм обычного покроя, серебристо-серая рубашка, черный шелковый галстук, завязанный узлом, темно-серые носки и черные туфли, начищенные до блеска. Он говорил хорошо поставленным голосом со всем богатством звуковых оттенков – как человек, знакомый с ораторским искусством. Его произношение было правильным, без аффектаций. В целом он выглядел преуспевающим, уверенным в себе мужчиной в хорошей физической форме, если не считать его бледности.
– Вы от кого-то с поручением ко мне? – спросил я.
– Нет. Я решил прийти, э-э… Сам, лично.
– Ясно. Могу я предложить вам что-нибудь выпить?
– Не откажусь, спасибо. Я абсолютно материален. Я собирался предупредить вас, чтобы вы не подумали по ошибке, что я – продукт вашей фантазии, но вы избавили меня от объяснений. Если позволите, немного виски с вами за компанию.
Я достал стаканы.
– Если я правильно понимаю, мне не удалось попасть в коридор потому, что всякое молекулярное движение за пределами этой комнаты остановилось?
– Верно. Сейчас мы вне зависимости от обычного времени. В связи с чем можно чувствовать себя в полной безопасности от постороннего вмешательства.
– И всякое распространение волн и лучей за окном точно так же замерло?
– Конечно. Вы наверняка заметили, как затухли звуки.
– Да, заметил. Но в таком случае почему свет там, за окном, не потух? Как и здесь в комнате, если уж разбираться. Если под это воздействие попали все виды волн, я не понимаю, каким образом солнечный свет доходит до нас, а шум трактора – нет. Должна была наступить темнота.
– Отлично, Морис. – Молодой человек засмеялся с явным намерением продемонстрировать мне свою непринужденность и общительность, но мне показалось, что я расслышал в смехе нотку раздражения. – Знаете, вы, наверное, первый, не из числа ученых, кто обратил на это внимание. Я забыл, что передо мной будет такой образованный человек. Честно говоря, просто подумалось, что будет лучше, если я устрою все именно таким вот образом.
– Наверное, вы правы, – сказал я, взял стакан и начал наливать в него воду из графина. – Это что-то вроде проверки на интеллект?