Лестинца
Шрифт:
Но во всех остальных случаях, сила приносила одно несчастие. Он редко думал, и к родителям то и дело приходили, кто за поломанную руку сына, кто за задушенную скотину, кто за развороченный амбар али плетень. Отец ругал его дурнем и нещадно порол.
Так Крын и попал сюда. Деревню давно беспокоила его удаль. Он, хотя никогда не задирал других, и редко понимал, когда задирают его, в играх способен был перегнуть палку по недомыслию. И однажды, когда сошлись стенка на стенку с другой деревней, вышиб из соседского парня дух. Мать долго убивалась над телом. Отец отвел на тризну своего бычка, но старейшины порешили при первом
Большую часть своей жизни Крын вместе со старшими братьями ходил с отцом на работы. Отец был знатным плотником и его приглашали и из дальних деревень то мосты ладить, то избы рубить. Однажды даже ставили терем наместнику. Там-то Крын и давал выход силе, попутно трудолюбиво стараясь уяснить уроки отца. Совсем еще пацаном он один поднимал бревна, которые таскали два взрослых мужика. Зато с ремеслом было тяжелее. Вроде все поймет, и, получив лесину, правильно определял волокно и видел, к чему та сама тяготит, но, работая, постоянно делал что-нибудь на свой лад. Отец ругался. Поминал не одно поколение мастеров, которые, знать, не дураки были, что так всегда делали. И порол. Крын сам очень печалился от своей непутевости. Старался делать, как все, но нет-нет да сбивался.
Еще одно воспоминание почему-то упорно лезло на глаза. Он сам не понимал, почему так цепляется за это воспоминание, упорно гнал его прочь, но оно неизменно возвращалось.
Помнил, как еще маленьким заметил среди поленьев сосновую щепку. И так запала она ему в душу, так заворожило то, что увидел в глубине дерева, что схватил топор, подвернувшийся под руку, и где стоял, принялся резать из этой деревяшки то, что видел в ней.
– Папка!
– позвал он, когда закончил, просидев над деревяшкой не вставая до заката, - гляди! Папка.
На протянутой руке лежал березовый листок. Точь-в-точь, как с дерева. Крохотные зубчики по краю, рисунок жил с обеих сторон. Нежно и терпеливо выглаженное, отполированное дерево, тонкое, как настоящий листок словно светилось янтарным светом изнутри.
Тяжелый подзатыльник бросил к земле...
Отец сурово посмотрел.
– Я тебе сколько раз говорил, - пророкотал он, заметив в руке топор, - топором летягу не вырубить!
После чего распоясался и принялся пороть сына. Он говорил, что он плотник и сын его будет плотником, и нечего глупостями заниматься. На то других дурней полно. Закончив, грозно пообещал, что, заметив еще раз за таким безобразием, и вовсе прибьет. Сын с искренней старательностью пообещал, что больше не будет. И больше такими делами не занимался. А отец еще часто повторял, что топором не вырубить летяги. Хотя что он называл летягой, Крын так и не понял.
Пока Крын предавался воспоминаниям, спутники коротали ночь за неспешным разговором. И разговор то затихал, то вновь вспыхивал, перебирая воспоминания пройденного пути. Так длилась ночь, пока не исчезли звезды на зарешеченном небе, и само оно не стало из темно-синего серым.
Сверху спустили веревку, и подняли их по одному наверх, где уже ждали плотные ряды молодых, румяных и одинаковых послушников.
Безмолвно послушники выстроились в два ряда, образуя коридор, по которому и направились спутники навстречу своей судьбе. Послушники действовали столь слаженно, что казались единым целым, монолитом, отбивающим всякое желание сопротивляться. Напротив, хотелось подчиняться этой силе, слиться с ней, выполнять повеления и желания этого бога.
Так, шагая в ногу, полусотня послушников в белых длинных одеждах, провела их на круглую площадь. Которая вся была заполнена людьми. Сама площадь и вокруг. После немноголюдья земель принцев и Ватаги было как-то непривычно смотреть на эту толпу. Здесь были все. В центре площади возвышалась гора дров и хвороста, которую венчал помост с пятью столбами. Будущий костер окружало двойное кольцо жрецов, старше, чем те молодцеватые послушники, которые привели сюда пленников. За ними колыхались ряды жрецов, очевидно, привыкших к более мирным занятиям. А уже за этим кольцом стояли женщины и дети. Все эти люди были одинаковы до умопомрачения. Они и стояли одинаково с мрачно осуждающей маской на лицах. Даже дети, как и все взрослые, одетые в длинные белые жреческие одежды, смотрели не по-детски серьезно.
– По-моему, - мрачно заметил Итернир, - кругом многовато зеркал.
Их подвели к помосту, и молодые послушники разошлись, образуя еще одно, внутреннее, кольцо вокруг площади.
– Что-то сейчас будет, - жизнерадостно заявил вполголоса Итернир.
– Молчи, - осек Кан-Тун, - накаркаешь.
– Точно, - согласился Итернир, - а то, и правда, людям праздник испорчу.
Вдруг все головы, словно колосья под ветром, повернулись в одну сторону, стройные, идеально ровные ряды разошлись и к помосту вынесли паланкин Великого, сопровождаемый, кроме носильщиков, дюжиной послушников, с дубинами и дюжиной жрецов, среди которых был и Растерри.
Все люди, кроме тех, что держали дубины наперевес, не отрывая напряженного взгляда от пленников, повернулись к Великому и пали на колени, троекратно склоняя голову к земле.
– Встаньте, дети мои, - пронесся над толпой сильный и глубокий голос, Великий встал на ноги, но несмотря на малый уже рост, казался на голову выше любого из своего народа, - сегодня мы свершим то, ради чего боги привели нас сюда! Нарушившие волю богов погибнут!
Все люди общины жадно ловили каждое слово Великого.
– Возведите их на костер!
– приказал Великий, взмахивая рукой.
Тотчас, словно ниоткуда появилось шестеро послушников, несущих лестницу. Они прислонили ее к помосту и пленников подтолкнули наверх.
Те поднялись, не сопротивляясь, хотя и без всякой охоты. Правда, Крын наотрез отказался идти, но его подхватили на руки и доставили против желания.
– Отдайте им все, с чем они пришли на эту землю!
– приказал Великий, и голос его с каждой фразой, с каждым вздохом благоговейно внимающих каждому слову людей, становился все сильнее и властней.
Появилось пятеро жрецов, несущих дорожные мешки и оружие. Поднявшись на помост, они сложили все перед пленниками.
Никто не мешал поднять оружие, и они сделали это, хотя и преследовало постоянное ощущение подвоха.
– Этого Великого надо бы в заложники, - предложил Итернир, мы, Ланс с тобой, остальные прикроют. Идет?
Вооружившись, они встали спина к спине, напряженно глядя на окружавших людей. Итерниру не ответили молчаливо одобряя.
– Смиритесь и раскайтесь в свой смертный час!
– возвестил голос Великого, взвиваясь до недоступной человеку звучности и силы, прощайте!