Шрифт:
Лобовой удар
Чёрная морда мощного «Ленд Крузера» оскалилась навстречу, грозно рыча, возвышаясь над жалкой синей «десяткой», в которой стремительно искажался и серел лицом Иван Фёдорович, очень быстро и отчётливо превращаясь в чёрно–белую траурную фотографию самого себя.
Всё случилось во вторник и так неожиданно! «Крузер» выскочил на жёлтый, как и «десятка» Ивана Фёдоровича, – только с другой стороны перекрёстка, навстречу. Оба спешили. Мне не ведомо, куда поспешал водитель «тойоты», а Иван Фёдорович торопился к жене, в больницу. На заднем сиденье лежал пакет с тройкой апельсинов, парой яблок, коробкой
Когда «крузер», бессмысленно взвизгнув тормозами на мокром асфальте, присосался к десятке поцелуем (впрочем, не без отвращения, надо сказать), Иван Фёдорович стукнулся лбом о лобовое же стекло. Удар был не очень сильным, но бедняга тем не менее потерял сознание.
От этого ещё никто не умирал, – скажете вы. Иван Фёдорович тоже умер не от этого. Умер он от того, что в момент удара карамелька «Фруктовый микс» (кондитерская фабрика «Рот Фронт») скользким камешком шмыгнула изо рта в горло – в трахею – и перекрыла дыхание. И пока сознание Ивана Фёдоровича находилось по ту сторону, его организм, находившийся по эту, тихонько умер от удушья…
Пришёл в себя Иван Фёдорович в чистом поле. Терпко пахло свежескошенным сеном, тревожно – надвигающейся грозой, сладко – кизяками, и задушевно – типичной Российской глубинкой. Но не раем, точно. И уж тем паче – не адом.
Немного удивлённый обстоятельствами Иван Фёдорович, против всех законов физики и жизни, глубоко вдохнул свежий полевой воздух и кашлянул. Из трахеи вылетела карамелька «Фруктовый микс», ударилась в передние (вставные, увы!) зубы и сладким голышом скользнула под язык. Иван Фёдорович ничего не имел против. Он причмокнул, языком перебросил конфетку за щеку и осмотрелся в поисках хоть какого–нибудь ориентира.
Не было вокруг никаких ориентиров, если не считать четырёх сторон света, названия которых он, разумеется, знал, но вряд ли они могли чем–то помочь. Ориентирование по звёздам не входило в сферу интересов Ивана Фёдоровича, поэтому он махнул рукой и выбрал направление по ветру. Очень типичное для Российской глубинки направление.
«Хорошо гулять по свету, с карамелькой за щекою» – напевал он себе под нос, споро шагая по пружинящему травяному ковру.
«Хоть по этому свету, хоть по тому – лишь бы карамелька была вкусная» – добавлял речитативом. Настроение было неожиданно хорошим.
Долго ли он шёл, коротко ли, а только ничего в пейзаже не менялось: степь да степь кругом. А где–то вдалеке – на западе, что ли, – уже спастически дёргались в небе оголённые нервы молний и бронхитисто покашливал гром. И совсем уж было решил Иван Фёдорович, что придётся ему ночевать в широкополье, под грозой, где–нибудь в стогу, как вдруг увидел на горизонте пятнышко неяркого света от одинокого костра.
Он прибавил шагу, напевая громче и жизнерадостней, и буквально в четверть часа добрался до просёлочной дороги, на обочине которой, чуть в стороне, приютилась небольшая палатка. Ещё чуть дальше, в неглубокой ямке, разложен был костёр, над которым закипал прокопчённый долгим употреблением чайник. Рядом стояли две алюминиевые кружки.
У костра задумчиво смотрел на огонь неприметного вида человек и, кажется, наслаждался одиночеством и погодой. Это был Бог.
Иван Фёдорович в Бога не то чтобы яростно не верил, но сомневался, когда задумывался. А задумывался по этому поводу он крайне редко. И тем не менее, кто–то ему сейчас, – какой–то голос в голове, – отчётливо
Иван Фёдорович не преисполнился священного трепета, душа его не возликовала, на колени он не рухнул. В общем–то, были у него основания не очень радоваться встрече с тем, кто одним мановением руки взял и сократил его жизнь до невозможности. Но, к чести его надо сказать, никаких претензий выдвигать он тоже не стал. Он только пощупал шишку от лобового удара, удивился, что ни боли, ни головокружения не чувствует и чуть улыбнулся навстречу непонятному взгляду Господа – то ли вопросительному, то ли добродушно–насмешливому.
Причмокивая карамельку, Иван Фёдорович неловко кивнул и подсел к костру.
– Пришёл? – спросил Бог без всяких предисловий, словно только его, Ивана Фёдоровича, и ждал сегодня весь день.
– Да вот, – пожал плечами Иван Фёдорович. – Не думал, не гадал.
– А оно так обычно и бывает, – кивнул Господь, неторопливо раскуривая простецкую деревянную трубку, пыхая сизым дымком, который тут же уносился бризом вслед за дымом костра. Пахнуло чем–то церковно–ароматным, нежным и вдохновенным, как трепетная девичья молитва.
– Сладкое, стало быть, любишь? – произнёс Бог, раскурив наконец люльку. И бросил быстрый взгляд на провисшее мокрым лоскутом поздневечернее небо. – Дождь будет.
– Люблю, – признался Иван Фёдорович. И усмехнулся: – «Сладкая» смерть у меня была.
Господь гоготнул, покивал:
– Ага. – И добавил задумчиво: – Но, я тебе скажу, бывает и слаще.
«Да он совсем простой мужик! – благодушно подумал Иван Фёдорович. – А я его другим представлял».
Хотя, честно говоря, Иван Фёдорович Бога вообще не представлял, или представлял крайне редко и довольно абстрактно. Метафизических размышлений был он не любитель – он больше по технике специализировался. Страстью его были машины, а в церковь он если и ходил, так это пару раз, когда жена посылала за святой водой, на Крещение. Тем не менее, при входе за церковную оградку, Иван Фёдорович шапку снимал, смущённо посматривал на образа и чувствовал себя странно и как–то ненатурально…
Перебивая думы и воспоминания, внутренний голос шепнул ему: «Ты поосторожней с мыслями–то! Он ведь всё видит».
Иван Фёдорович спохватился, бросил на Бога испытующий и смущённый взгляд. Но Бог если и видел всё, то виду не подавал. Сидел себе, покуривал трубочку да смотрел задумчиво в огонь.
– Водку жалко, – вздохнул Иван Фёдорович совершенно не кстати.
– А? – не понял Бог.
– Водку, говорю. В машине осталась. Сейчас оприходовали бы, за знакомство–то. Или ты, поди, не пьёшь?
– Отчего же, – просто ответил Господь. – На Пасху или, там, на Рождество – очень даже. Ну, и у костра, на природе, водочка тоже ничего.
– Ага! – обрадовался Иван Фёдорович пониманию. – Мы, вот, с Петром как на рыбалку соберёмся, на Гривку, к затонам… Костерок разведём под ушицу и-и… А какие там кузнечики – это ж удивление одно!.. А дрозды, дрозды–то чего вытворяют, ты бы послушал!.. А то, слышь, давай с нами, в пятницу, если…
И тут вдруг, разом, осознал Иван Фёдорович всю страшную правду своего теперешнего положения и сразу осёкся, замолчал. Защипала глаз горючая слеза понимания того, что всё кончилось, и никогда уже ничего не будет: ни ушицы, ни водочки, ни запаха карбюратора, ни хозяйственного голоса жены, диктующей список покупок, ни холодного ручья поутру, ни дроздиной вечери. «Фруктовый микс» утратил весь свой лимонно–жизнерадостный вкус, оборотившись химически–ненатуральным смертоносным сплавом.