"Лета любит Роя"
Шрифт:
– Где? Дай.
Лета поняла, вздохнула, виновато опустила свои морские втягивающие глаза, немного помедлила, не решаясь расстаться с нечаянно приобретённым добром, потом пошарила рукой под настилом хижины, достала шляпу с нательным крестиком на донышке, с сожалением положила рядом с Роем и смиренно затихла, не глядя на него и ожидая негативной реакции ограбленного пришельца. Тот понял, что больше ничего не получит: всё, что ей досталось, она отдала, а остальное, конечно, поделено между её собратьями и безвозвратно потеряно. Он невесело усмехнулся, представив себя в шляпе и нагишом. Уловив его настроение, Лета сняла с боковой жердины и подала сплетённую и связанную ею травяную юбочку, украшенную перьями, и, радостно и горделиво расширив и без того большие глаза-океаны, ждала похвалы и благодарности. Что ж, приходится одеваться по местной моде, в шляпе он будет даже щёголем. Внутри её, в потайном кармашке остались в сохранности игла с нитками, булавки, крючки для рыбной ловли с шёлковой лесой и небольшое увеличительное стекло, с помощью которого Рой раскуривал свою пропавшую ореховую трубку. Сразу же нестерпимо захотелось курить, но с этим придётся повременить, если не отвыкнуть совсем.
Когда он всё же встал и, отвернувшись от Леты, не в пример ей стесняясь своей наготы, путаясь в лиановых завязочках,
А вот и они, легки на помине. Неизвестно когда и как появились, вдруг разом встали полукругом, даже и кусты не пошевелились, все как один друг на дружку похожи, раскрашены чёрной, белой, жёлтой и красной красками, только вглядевшись, можно заметить, что узор у каждого свой, тем и отличались, но в пестряди красок, в ряби узоров все выглядели одинаково, и только один, что стоял чуть впереди, вносил дисгармонию в цветастую мозаику напяленной на себя одеждой Роя, которую тоже успел измазать краской. По тому, что вся она - куртка, рубашка, штаны, полуботфорты, - досталась ему, легко понималось, что это вождь, глава племени. Как его приветствовать? Рой снял шляпу и махнул медленно в сторону, выставив левую ногу и наклонившись, далеко выпятив обнажившийся тощий зад, словом, всё сделал так, как делают при встречах распетушонные щёголи и как ему самому нравилось.
Не того мнения был местный владыка. Он величаво животом, надутым как барабан, так что на нём не сходилась куртка, а рубашку пришлось разорвать вдоль, вперёд приблизился к воскресшему чужаку и резко ударил по плечу, оставив давящую пухлую свою ладонь на месте удара. Рой не понял, что от него требуют, и стоял, насторожённо вглядываясь в изувеченное красками и избытком жира лицо повелителя аборигенов. Выручила Лета. Она опустилась на колени рядом с незадачливым новоиспечённым подданным, оперлась ладонями о бёдра и смиренно склонила голову. Матрос понял подсказку и сделал так же. Подсказка оказалась с подоплёкой. Искоса, неудобно взглядывая снизу на местного сатрапа, Рой увидел удовлетворённую улыбку, превратившуюся из-за раскраски в устрашающую гримасу. Так, улыбаясь то ли сатанински, то ли божески, не поймёшь, закамуфлированный повелитель соизволил наклониться над смиреной парой, соединил правые ладони Леты и Роя и что-то свирепо пролаял, вызвав троекратный одобряющий рёв подчинённых, салютовавших словам вождя поднятыми и сотрясаемыми копьями, а Лета приблизила своё хотя и раскрашенное, но уже привычное и не такое отталкивающее лицо к лицу пленника, потёрлась своим носом о его нос, обняла за плечи, и Роя осенило: его, помимо его воли, окрутили, он как в сказке воскрес, чтобы стать не простым забулдыгой-матросом, а царским зятем. Что ж, за спасение он готов стать родственником хоть самого дьявола, который уж точно опекает это племя, по крайней мере, похож на них обличьем.
Свершив своё злое-благое дело, вся пёстрая колючая свора разом исчезла так же, как появилась, не шелохнув ни листочка, ни веточки, а Лета потянула Роя за руку вслед неторопливо уходящему вождю по хорошо протоптанной тропе, завешанной густыми зарослями переплетённых лиан, вглубь острова, туда, наверное, где было их стойбище.
Так и оказалось. Скоро они вошли в широкий круг пальмовых хижин, подобных той, что стала лазаретом-изолятором для Роя, но больших размеров, вплотную окружённых нетронутыми джунглями и перенаселённых чертями и чертенятами, высыпавшими наружу, чтобы увидеть нового необычного соплеменника, подаренного морем. В центре вытоптанного и утрамбованного босыми ногами круга нестерпимым жаром, пересиливающим солнечный, дышало, медленно замирая, бронзово-пепельное зольное основание огромного костра. Огненные змейки неожиданно пробегали по нему, обнажаемые от пепельно-серой золы лёгкими порывами ветра, и снопы тусклых искр поднимались, опаляя здоровенную тушу свиньи, упокоившуюся на вертеле. Рядом, с двух сторон, на параллельных длинных вертелах скупо истекали янтарным жиром какие-то ободранные птицы и мелкие звери. Поодаль несколько женщин с сильно отвислыми грудями что-то толкли, месили, взбалтывали в бадьях, выдолбленных из целых стволов деревьев, пользуясь только руками, блестевшими хорошо вымытыми в болтанке светлыми ладонями и розовыми ногтями. Всё живое, включая длинноногих кур, жёлтых тощих и тоже длинноногих собак и густо обросших чёрно-бурой щетиной и, естественно, длинноногих свиней, было в возбуждённом непрерывном движении, подогреваемом горячими парами преющего и запекающегося мяса. Очевидно, готовился пир по случаю получения Роем местного гражданства и свадьбы дочери вождя.
Вдыхая флюиды разопревшего, раздираемого внутренним жаром мяса так, что становились видны всё больше и чаще появляющиеся извилистые трещины на обгоревшей коже свиньи, Рой ощутил вдруг такой голод, что ради одного куска, кусочка, согласен не только на свадьбу, но и на собственные похороны. Как же давно он не ел по-настоящему! Даже подташнивало. И он вместе с будущими согражданами тоже впал в нетерпеливый ожидательный транс, тормозящий все мысли и желания, кроме одного: скорее бы заполучить свою долю свежатины, - жениху непременно должны уделить больше – вонзить в кусок онемевшие от предвкушения зубы, оросить соком и жиром обсохшие язык, нёбо и глотку, слегка пожевать и, не мешкая, отправить в желудок, уже напоминавший о себе тянущими спазмами. Наконец-то, он как следует поест.
Почти так оно и случилось, если не принимать во внимание конфуза, приключившегося с женихом, который довольно быстро, первым, наелся так, - а ели только мясо, разорванное на крупные куски и выложенное на пальмовые листья перед всеми сидящими по окружности, - что не мог ни соображать, ни пошевелиться. Ослабленный болезнью и долгим воздержанием организм не справлялся с переработкой тяжёлого мясного продукта и одновременным поддержанием активного тонуса, и в результате Рой постыдно и крепко заснул, сидя рядом с невестой и тестем, у которого живот-барабан казался безмерным и только лоснился и твердел от неумеренно закладываемой в него пищи. К тому же, мясо запивали мутно-белым забродившим кокосовым соком с какими-то корешковыми добавками, плавающими поверху, и хотя ему было далеко до убойной силы привычного рома, но всё же хватило, чтобы довершить полное отключение осоловевшего мозга. Безвольно повиснув между двумя соплеменниками, оттаскивающими его от опротивевшего пиршественного круга, Рой напоследок успел ещё смутно увидеть довольно ухмыляющегося тестя, а потом вырубился напрочь, очнувшись только ночью в привычном тесном платоническом общении с Летой в новой просторной хижине, построенной, очевидно, для молодожёнов.
Рецидивы лихорадки ещё несколько дней после этого валили его в сон, в забытьё, трепали наболевшее до ломоты тело, не считаясь со временем и обстоятельствами, а потом, сдавшись, отступили, и Рой почувствовал каждой клеточкой, каждой жилкой, каждой мышцей, всем своим приподнятым звенящим настроением, что окончательно выжил. Бог выставил его из своей приёмной, отдав Лете. А та, казалось, не оставляла выздоравливающего ни на минуту, ловя каждое желание, исполняя каждый намёк, болезненный каприз, а он постоянно требовал еды и питья, днём и ночью. Не было сомнения, что инициатива свадьбы исходила от неё, а вождь не смог отказать своей необычной и, очевидно, очень любимой дочери. Чем-то очень понравился светлокожий моряк тёмнокожей дикарке с таинственными синими глазами, и чем дальше, тем больше. Может быть тем, что она, неведомо самой зачем, спасла его от смерти интуитивно, повинуясь божьему эксперименту по соединению душ чёрной и белого, избавила от болезни, выходила, выпестовала заново, как мать дитя, и любовь её неосознанно была больше материнской , только-только зарождающейся, пробуждающейся во взрослеющей девичьей душе, любовью самой сильной, безграничной, властной, нежной и неуёмной. Рою просто повезло. Для него же, воскресшего, все причастные к этому приятному событию, были симпатичны, тем более – Лета. Загрубевший в мужском рыбацком экипаже, собираемом не из самых лучших слоёв общества, в кабаках и в мимолётных пьяных свиданиях с портовыми шлюхами, у которых тело всегда холодное и неживое, он не воспринимал всерьёз такого не моряцкого чувства, как любовь. Везде и всюду для него и для каждого рядом главным было – выжить. На море и в стычках на берегу – не до расслабляющих чувств. Известно, что мужчины взрослеют позднее своих подруг.
Однажды возлюбленный бронзовой наяды очнулся от неимоверной жары. Солнце с трудом удерживалось на выбеленном от зноя крутом скате небосвода, предвещая близкое наступление длинного душного вечера. Голову разламывало, казалось, что мозги засохли, скрипят и заклинивают при каждом резком движении, влажное тело изнывало от непосильных испарений и зудело от многодневной грязи, смешанной с красками, отслоившимися от тела Леты. Нестерпимо хотелось всё смыть, очистить поры, дать доступ свежему воздуху к выздоравливающему организму. Пусть это будет очистительным омовением перед новой неведомой жизнью. Рой поднялся, пошатываясь от сна, духоты и слабости, нахлобучил шляпу, боясь снова её лишиться, привычно опоясал чресла зелёной робой, критически и с сожалением осмотрел свои ноги, отвыкшие от гладких досок палубы и не знавшие прикосновения неровной мягкой и колючей, холодной и горячей, мокрой и пересохшей, такой непривычной и пугающей земли, перевёл взгляд на ступни сидящей рядом и внимательно следящей за его сборами Леты, затвердевшие до такой степени, что казались твёрже его ботфорт, реквизированных любимым тестем.
Выйдя на запёкшуюся площадь и позвав жестом супругу, Рой даже съёжился от мгновенного теплового удара разъярённого солнца. Все уважающие себя соплеменники попрятались в тень продуваемых жилищ, затихли во сне или в изнывающем дремотном ожидании прохлады, только двое щенят неопределённого жёлто-бурого окраса, ошалевших от перегрева и пытавшихся по неопытности забыться в ленивой потасовке, с недоумением уставились на вылезшего из большой конуры в неурочное время необычного туземца, сплошь выкрашенного белой краской, и, тяжело дыша, вывалив белые языки до предела на сторону, выжидающе смотрели, раскорячив разъехавшиеся задние лапы. А белый туземец, быстро перебирая, приплясывая босыми изнеженными подошвами на земляной сковородке, кое-как подошёл к почти угасшему серому кострищу, поманил Лету и показал округлыми движениями ладоней, что ему нужен какой-либо сосуд, чтобы собрать золу. Она поняла, ушла в ближайшую храпящую хижину и тут же вышла с круглой открытой коробкой, сделанной из широких длинных засушенных листьев, связанных крепкими стеблями травы. Он взял коробку, поискал глазами чего-нибудь загребающего и накладывающего, не нашёл и стал собирать пуховую нежную верхнюю золу, почти пепел, своими природными инструментами, стараясь не прихватить горячей массы. Наполнив коробку, Рой повернулся к самоотверженно запекающейся под солнцем Лете, изобразил разгребающие движения руками, обтёр ими сверху донизу тело, так что озадаченные щенята разом склонили головы набок, но восприимчивая подруга снова поняла, кивнула, прихватила из хижины лёгкое короткое копьецо и легко пошла, не оборачиваясь, за круг хижин в джунгли, где они неразлучной парой тут же вступили на хорошо продавленную босыми ногами тропу с многочисленными обнажёнными и отполированными голыми подошвами корнями, спускающуюся зигзагами в зелёную преисподнюю. Шли недолго, но когда вихляющая и низко завешанная всякой цепляющейся растительностью тропа спустила их на пляж, так и не открыв хорошо спрятанную где-то рядом их маленькую прибрежную дачу, постоянно напряжённые полусогнутые ноги Роя подкашивались, со всего тела струями стекал грязный пот. Узник, выбравшись, наконец, из зелёного душного плена, рухнул на песок, чтобы отдышаться и набрать полную грудь лёгкого солоноватого морского воздуха, разительно отличающегося сочностью, запахами и свежестью от затхлого верхнего, в стойбище. Абсолютно сухая Лета стояла рядом, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, и Рой, глядя на неё снизу, снова, сквозь усталость и недомогание, подивился совершенству форм своей местным чёртом данной жены. Последнего факта он так и не воспринимал всерьёз, считая девушку скорее сестрой, а ещё больше – добровольной сиделкой при нём. Само слово «жена» для него было чуждым, не говоря уж о сути. Он просто вынужденно участвовал в туземном спектакле, платя ролью за жизнь. Вздохнув ещё раз глубоко и облегчённо, Рой поднялся, с отвращением сдирая с тела прилипшие листья, и пошёл вслед за непонятной пока ещё родственницей, показывающей рукой на высокую, широко разветвлённую, пальму. Там, в тени её, у большой круглой природной ванны с чистейшей холодной и очень вкусной водой – он сразу же попробовал и еле оторвался, чуть не осушив весь резервуар, - Лета мимикой – теперь наступила его очередь понимать её порывистые и очень точные движения – показала, как он попал сюда, - Рой даже пытался разглядеть вмятину на песке от своего тела – как его нашли, как хотели убить, но она отстояла, - значит, дважды спасла ему жизнь, чем же ему оплатить двойной дорогой дар? – рубящими ударами правой руки и двумя сцепленными руками показала, что с ним были два ножа и топор, бесследно исчезнувшие, очевидно, в бездонных закромах тестя-царя, а как бы пригодились главе новой семьи, не знакомому с инструментом и навыками местных умельцев.