Летающая трудно
Шрифт:
О, только бы ветер далеко не унес!
Вот так я пела, а ты кивал.
А ветер нас относил в океан.
Но, как бы ты ни был самолюбив, —
Я не из породы самоубийц.
О, друзья мои, дышащие легко!
Вы опять далеко…
Даже если отважусь я на прыжок —
Кто постелет внизу лужок?
Никто не знает, что мой дом летает.
В нем орущие дети и плачущий пес.
Никто
О, только бы ветер…
ветер…
ветер…
Не боюсь ни беды, ни покоя,
Ни тоскливого зимнего дня.
Но меня посетило такое,
Что всерьез испугало меня.
Я проснулась от этого крика,
Но покойно дышала семья.
«Вероника, – кричат, – Вероника!
Я последняя песня твоя».
«Что ты хочешь? – я тихо сказала. —
Видишь, муж мой уснул, и дитя.
Я сама на работе устала.
Кто ты есть? Говори не шутя».
Но ни блика, ни светлого лика,
И вокруг – темноты полынья.
«Вероника, – зовут, – Вероника!
Я последняя песня твоя».
Что ж ты кружишь ночною совою?
Разве ты надо мною судья?
Я осталась самою собою,
Слышишь, глупая песня моя!
Я немного сутулюсь от груза,
Но о жизни иной не скорблю.
О, моя одичавшая муза!
Я любила тебя и люблю.
Но ничто не возникло из мрака.
И за светом пошла я к окну.
А во тьме заворчала собака —
Я мешала собачьему сну.
И в меня совершенство проникло,
И погладило тихо плечо
«Вероника, – шепча, – Вероника,
Я побуду с тобою еще…»
Когда б мы жили без затей,
Я нарожала бы детей
От всех, кого любила, —
Всех видов и мастей.
И, гладя головы птенцов,
Я вспоминала б их отцов:
Одних – отцов семейства,
Других – совсем юнцов.
Их не коснулась бы нужда,
Междоусобная вражда —
Уж слишком были б непохожи
Птенцы того гнезда.
Мудрец научит дурака,
Как надо жить наверняка.
Дурак пускай научит брата
Вкушать, как жизнь сладка.
Сестра-простушка учит прясть.
Сестра-воровка учит красть.
Сестра-монашка их научит
Молиться, чтобы не пропасть.
Когда б я сделалась стара,
Вокруг накрытого стола
Всю дюжину моих потомков
Однажды б собрала.
Как непохож на брата брат,
Но как увидеть брата рад!
И то, что этим братья схожи,
Дороже во сто крат.
Когда б мы жили без затей,
Я нарожала бы детей
От всех, кого любила, —
Всех видов и мастей.
Невинград
Ты то мерещишься, то чудишься.
Хотя я чуда не ищу.
Когда-то ты совсем забудешься.
Тогда-то я тебя прощу.
Тебя, такого звонко-медного,
Над теплой ямкой у плеча…
И лихорадящего, бледного,
Растаявшего как свеча.
Нет, все не так теперь рисуется,
Не надо ближнего стращать!
Что выпадет, что подтасуется —
И станет некого прощать.
Но ты мерещишься, ты чудишься,
Полуразмытый, видный чуть…
Когда-нибудь и ты забудешься!
Когда-нибудь, когда-нибудь.
Вместо крикнуть: «Останься,
Останься, прошу!» —
Безнадежные стансы
Тебе напишу… И подумаю просто:
Что же тут выбирать?
Я на теплый твой остров
Не приду умирать.
Но в углы непокорного рта
Твоего
Дай тебя поцелую —
Всего ничего…
Я сама ничего тут не значу.
Запою – и сейчас же заплачу.
Хоть маленький сон, хоть малюсенький…
Взгляну на тебя, ничего?
Вот видишь, молюсь и молюсь тебе,
Беспечное ты божество.
За дымной завесой, за пыльною,
И губы ладонью закрыл.
Боишься, я крикну: «Забыл меня?»
А ты – ничего не забыл.
На мое «когда?» говоришь «всегда!».
Это трогательно, но неправда.
Нет-нет, – повторяю себе, – да-да…
Это обморок, но не травма.
В этом облаке-обмороке плыву,
Едва шевеля руками.
И зову тебя, и зову, и звоню
С бесконечными пустяками.
И ленивенько процедив:
«Как дела, дружок, как дела?» —
Я, мой миленький, поняла,
Что закончился рецидив.
Не хочу с тобой говорить
Ни о деле, ни о душе.
А прочувствовать, воспарить —
Не хватает меня уже.
И, со вскинутой головой,
Я, чужая в миру жена,
Вот стою тут перед тобой —
Абсолютно разоружена.
Абсолютно, абсолютно,
Абсолютно разоружена.
Да я сама такой же тонкости в кости.
Возьми и скомкай, и сломай меня в горсти.