Летающее счастье
Шрифт:
Так и было сделано. Никто не заметил подделки, и всё обошлось.
Но через неделю последовала новая двойка.
И опять наши дети решили нас не волновать, и опять вспомнили про бабушкино неважное сердце. И опять сами подписали дневник.
Кончилась эта история довольно печально. Я встретила на улице Зинаиду Павловну, учительницу, и она спросила, не тревожат ли меня Павликовы двойки. Представьте, каково было мне это услышать!
Я
А мои дети смотрели на меня невинными глазами и говорили:
– Мы не хотели вас волновать, тем более что у бабушки неважное сердце.
– Негодяи! – кричала я им. – Это не меня боялись вы взволновать, это вы себя боялись взволновать!
– Не кричи так страшно на детей, – говорила бабушка, у которой теперь и в самом деле заболело сердце.
– А им не пришло в голову, что лучше бы не волновать нас и не получать двоек! – кричала я. – Это дурацкая страусовая политика! – кричала я.
– Объясни им, по крайней мере, что такое страусовая политика, – монотонно говорила бабушка, – они не понимают.
– Прятать голову в песок, оставляя всё остальное на съедение врагу, – вот это что такое!
– На страусов клевещут! – несерьёзно крикнул, высунувшись в дверь, папа.
– «Боялись волновать»! – кричала я. – А двойки домой приносить – этого они не боялись?
Словом, я тогда раскричалась на весь дом, и нагоняй они получили изрядный.
А потом в школе произошло ЧП; не вам мне объяснять, что ЧП – это чрезвычайное происшествие.
И происшествие на самом деле было ЧП.
Тот же самый Славка, от великого ума должно быть, взял газету, поджёг её и сунул в парту, но не в свою, а в Павликову. Там начали гореть тетрадки и обгорела с одного боку Павликова шапка.
Тут уместно сказать несколько слов о шапках.
В эту зиму наши мальчишки просто с ума посходили из-за своих шапок. Пошла мода опускать козырёк ушанки на самый нос, так что смотреть можно было, только далеко откинув назад голову. Так они и ходили теперь, задрав головы и стараясь через козырёк и переносицу хоть что-нибудь разглядеть.
Меховые ушанки в тот год были у наших мальчишек в большой цене.
Именно такая меховая ушанка и обгорела с одной стороны, когда злосчастный Славка сунул в парту горящую газету.
Сын выхватил книжки и шапку, загасил пламя, и всё обошлось бы тихо, если, конечно, не считать того, что Славку сильно вздули, но тут, на беду, мимо двери проходила классная руководительница. А из парты ещё вырывался дым – там догорала какая-то бумажка.
Представляете, как рассердилась классная руководительница!
– Кто это сделал? – грозно спросила она.
– Не знаю, – сказал Павлик.
– Не знаю, – сказал Славка.
– Валя, – обратилась она к моей дочери, – ты что, тоже не знаешь, кто это сделал?
– Не знаю, – ответила Валя.
Все трое, конечно, сказали неправду. Славка знал, потому что сам сунул в парту горящую газету. Павлик знал, потому что не мог не видеть, как её туда суют. А дочь моя сидела сзади них, как раз за Павлом, и тоже, по всей вероятности, видела, как всё это произошло.
Но все трое сказали своё «не знаю».
И вдруг поднялась Таня Кузьмина, которая сидит на одной парте с моей Валей.
Таня дрожала с головы до ног, она вытянулась в струнку, лицо её было бледно («Она очень нервная», – пояснила мне дочь, рассказывая всю эту историю).
– Зинаида Павловна, – сказала Таня дрожа, – газету в парту сунул Лобанов.
Лобанов – это фамилия Славки.
– Хоть один-то честный человек нашёлся, – заметила Зинаида Павловна и велела Славе следовать за ней.
Тогда вскочила Валя и диким голосом завопила, что Таня врёт, хотя, как вы сами понимаете, Таня говорила чистую правду.
И вот обе эти девчонки стояли друг против друга за одной партой, разъярённые, потрясённые, одна – это Таня – тем, что её несправедливо обвинили во лжи. А другая? Другая, моя дочь, не могла бы объяснить, почему она поступила именно так, а не иначе, но была разгневана и считала себя правой.
– Кто же это сделал? – спросила её Зинаида Павловна. – Кто же, если не Лобанов?
Валя смотрела на неё во все глаза – как я знаю эту её манеру смотреть во все глаза! – и ничего не отвечала.
– Я не думала, что ты умеешь так лгать, – холодно сказала ей Зинаида Павловна и ушла, уведя за собою Славку.
Ему предстоял весьма неприятный разговор с директором.
Лишь только за ними закрылась дверь, класс взорвался: все разом вскочили и разом закричали. Сперва ничего нельзя было понять, а потом оказалось, что одни считают правой Таню, а другие – моих ребят. Одни кричали: «Это не по-товарищески!» Другие: «С какой стати замалчивать?!» Спор разгорался с силой пожара, и вот наконец было выкрикнуто страшное слово «доносчица». Представляете, какой это был ужас?