Шрифт:
1. Лиза
Ночь. Где-то в Лондоне
У него большие и сильные руки. Он подхватывает меня под бедра, словно я ничего не вешу, и сажает на барную стойку.
Что-то стеклянное рушится позади меня и с громким звоном разбивается. Но ему все равно, он улыбается — улыбка начинается в его невозможно синих глазах, разбегается лучиками по всему лицу, образует ямочки на шершавых от позавчерашней щетины щеках. Под его взглядом я чувствую себя голой. Он —
Важно — что его дыхание обжигает мою ладонь, и мне хочется дотронуться до его губ, хочется проверить — мягкая ли у него щетина, или будет колоться. Хочется снова почувствовать на себе его большие сильные руки. Услышать его голос, такой низкий и бархатный, что у меня мурашки по всему телу. Хочется…
Я не успеваю подумать, что именно мне хочется — потому что он не думает, он делает. Он притягивает меня к себе, так что я внутренней стороной бедер чувствую его каменный стояк, и накрывает мой рот поцелуем.
Жадным, жестким поцелуем хищника. Мое дыхание сбивается, мой пульс зашкаливает. Внутри все дрожит от предвкушения. Я вцепляюсь в его плечи — мощные, обтянутые черным, чуть влажным хлопком. Под моими ладонями играют плотные мышцы, в мой рот вторгается наглый язык, и его бедра толкаются в меня…
Ох, и это все — мне?.. У него не только руки большие, он весь — литая сила и мощь, словно бизон из американских прерий…
Не прерывая поцелуя, он тянет вверх мой лонгслив, добирается до голой кожи — сначала ладонями, потом губами. Жадными, горячими губами и нежным языком. Из моего горла рвется стон.
Громкий.
Я вздрагиваю от эха и открываю глаза…
Вокруг меня — пустой бар, полумрак, смутные тени в зеркалах и запах виски. Отличного, вкусного виски, пролившегося на пол. Это так странно — сидеть на барной стойке, запустив пальцы в светлые волосы огромного мужчины, бесстыдно подставлять грудь его губам и слушать его хриплое дыхание вместе с бухающей где-то далеко музыкой. Что-то старое, из тяжелого металла, я не знаю названия… Мне плевать на название. Мне плевать на все, кроме рук этого мужчины, пытающегося сладить с застежкой моего лифчика.
— Дай я сама, — говорю я, и мой голос разлетается по пустому бару, отражается от стен.
А он… он поднимает голову и смотрит на мои губы. Так смотрит, что я загораюсь еще ярче, и обволакивающая меня нереальная истома становится еще жарче, еще нереальнее. Мои губы жжет его взгляд, и я невольно облизываюсь.
С тихим стоном, похожим на рычание, он снова впивается в мой рот, и я снова отталкиваю его, мне смешно и щекотно, это такая горячая щекотка прямо между ног, там, где мужское бедро касается моего.
— Я сама, — упрямо повторяю я, изворачиваюсь и расстегиваю лифчик.
А он… он смеется. Тихо. Немыслимо сексуально. У него такой голос… боже, какой у него голос! Почти как его руки. Почти как его губы. Почти как… не могу ни о чем думать, когда он втягивает в рот мой сосок, поддерживая одной ладонью под спину, а другой лаская мое бедро. Это так сладко! Так… мало!
— Сладкая, — повторяет он мои мысли и перемещается губами к моей шее.
Я вздрагиваю — боюсь боли. Боюсь засосов. И он понимает… наверное… он вылизывает мою шею, словно кот сметану, и я чувствую биение его пульса. И тяну вверх его дурацкую черную майку с черепами. Терпеть не могу этот стиль! Терпеть не могу наглые хари на байках! А их ужасные бороды и пиво!..
Он смеется.
— Я сам, — и одним плавным движением освобождается от майки.
Черная ткань улетает куда-то, но я не смотрю на нее — я смотрю на него. На широкую грудь с плоскими розовыми сосками, на рельефные мышцы живота, на сбегающую под ремень дорожку золотистых волос. А этот… этот бизон… еще и потягивается!
— Нравится? — хрипло и тягуче спрашивает он, опуская руку на пряжку ремня.
— Ты слишком одет, — отвечаю я, сама офигевая от собственной дерзости.
И тут же отвожу глаза, потому что он быстро расстегивает ремень, вжикает молнией… и большая рука берет меня за подбородок, моих губ касается пахнущее хорошим виски и мятой дыхание.
— Смотри на меня, — велит он, заглядывая мне в глаза.
Его глаза — почти черные, зрачки расширены. Или так кажется, потому что полумрак. Он безумно, невероятно красив. Весь. И я послушно опускаю взгляд на его широкую резинку трусов, показавшуюся в расстегнутых джинсах. И не отвожу глаз, когда он стягивает с себя все сразу, отпуская на волю крупный, гладкий член.
Только дыхание перехватывает. Всего на мгновение. А в следующее — я торопливо расстегиваю собственные джинсы, потому что не могу больше ждать. Я хочу его, сейчас, немедленно! Это дико и странно, сходить с ума от животного возбуждения, но мне нравится.
Да, нравится.
Как он помогает мне стянуть джинсы, как грязно ругается, почему-то на смести английского и русского, как шлепает меня голой задницей на стойку — с ужасно неприличным звуком.
Мне нравится, как он, снова выругавшись, наклоняется за своими штанами и нашаривает там что-то… да, точно — презерватив. Рвет его зубами, подрагивающими пальцами раскатывает по члену. А потом поднимает на меня свой невозможно синий взгляд голодного хищника…
И мне кажется, что я кончу только от того, как он смотрит на меня. Или от первого его прикосновения.
Жадного. Резкого. Глубокого. Именно такого, как надо.
Я держусь за его шею, обнимаю его ногами за пояс, откидываю голову — и позволяю ему трахать себя. Так, как он хочет. Так, как я хочу. Я позволяю себе кричать и тянуть его за волосы, я позволяю себе плакать от непереносимо яркого наслаждения, накатывающего с каждым толчком. Я позволяю ему перевернуть себя и уложить на стойку животом…
Мне ужасно неудобно без опоры, но он держит меня, насаживает на себя до упора, и я вижу в зеркальной стене, между бутылками, наше отражение.