Летние расследования

Устинова Татьяна

Как если бы на Землю спустились Чужие из самых страшненьких, да прямиком в купальню, где какая-нибудь трепетная беззащитная девица…

Я не успела досмотреть привидевшуюся мне сцену космического хоррора 18+ до конца, потому как здравый ум таки отпихнул в сторону разыгравшееся воображение и папулиным командным голосом рявкнул:

– В душевую!

Качели, окончательно выведенные из равновесия (а кто из присутствующих его не утратил?), помешали мне моментально выполнить полученный приказ. Пока я барахталась, слезая сначала с

мамули, а потом с диванчика, который штормило, как тонущий бриг, мимо кто-то проскакал. «Кавалерия!» – обнадежилась я.

Оказалось – всего лишь бородач. Надо отдать ему должное, он безошибочно идентифицировал истошно вопящее существо как свою благоверную и моментально определился с направлением. Когда я наконец восстала с качелей, прощально поддавших мне под зад, отчего я полетела с ускорением, но, к сожалению, не в ту сторону, бородач уже голосил у уличной душевой:

– Лисуня, что с тобой! Лисуня, открой! – и то бился в закрытую дверь, то дергал ее на себя – с одним и тем же нулевым результатом.

Лисуня не открывала и орала.

Потом перестала орать, но все равно не открывала.

Я подскочила к бородачу – он с недоумением посмотрел на металлическую скобу в своей руке. Надо же, умудрился оторвать дверную ручку. Силен мужик! Богатырь! А мы его в тряпки-подкаблучники записали.

– С той стороны форточка есть, – подсказала я и полезла в кусты, окружающие душевую, чтобы заглянуть в упомянутое окошко.

– Там сетка! – крикнул мне в спину богатырь земли русской, начиная новый бой с дверью.

Он и бил ее, и толкал ее, и оторванной железкой ковырял ее…

– Тут нужен ломик! У кого есть? – Я узнала чистый и звонкий голос мамули.

Коллега Стивена ихнего Кинга присоединилась к борьбе со злом.

С чистым злом! Ведь душевая и грязь – вещи несовместные.

Я подобралась к окошку и убедилась, что бородач неточно выразился: проем надежно закрывала не простая сетка – металлическая. Вроде той, из которой делают кухонные ситечки. Эту, надо полагать, установили в борьбе с комарами, которые в курортной местности на редкость приставучи и кусучи. За туманной завесой пара и частой серой сеткой, дополнительно усиленной паутиной, заляпанной трупами отчаянно кидавшихся на амбразуру кровососов и кое-где заржавевшей, разглядеть происходящее внутри не представлялось возможным.

Впрочем, там вроде бы уже ничего и не происходило. Лисуня замолчала и не выдавала своего присутствия ни звуком, ни движением. Только дождик включенного душа уютно шуршал. Это пугало еще больше, чем дикий крик.

Я вернулась к двери – и как раз вовремя. Бородач ее победил, забив в щель у косяка кривулю железной ручки и использовав ту как рычаг. Что-то хрустнуло – наверное, накинутый изнутри крючок, – и дверь открылась.

На выщербленной метлахской плитке некрасиво лежала голая мокрая женщина. Она не шевелилась, а вот ее длинные волосы, разметавшиеся мокрыми лентами, в натекшей на полу луже волновались,

как живые. Мне показалось, что одна из прядей устремилась к выходу. Я машинально отпрыгнула и успела понять: не показалось!

Блестящий черный ручеек зигзагом скользнул за порог и потерялся в траве.

Вот тут и я заорала.

Веки поднялись, как театральный занавес, – интригующе медленно.

– Очнулась? – Мамуля потянулась похлопать меня по щекам, но вовремя сообразила, что в руке у нее ломик, а с ним скорее получится усыпить, чем пробудить. – Давай, Дюша, вставай! Не время валяться в обмороке.

– Что, родина в опасности? – съязвила я, садясь на травке.

– Нет, просто пропустишь все самое интересное. – Наша писательница терпеть не могла дыр в сюжете.

– Поднимайся, Инка, – меня потянула вверх Трошкина.

– А где инфант? – спросила я ее.

– Уснул.

– Уснул?! – не поверила я.

– Да, а что? Тихо же стало. – Подруга развернула меня лицом к душевой, которая уже была пуста.

– А где все? – спросила я, озираясь в недоумении.

Первый акт Марлезонского балета с воплями и плясками в душевой и вокруг нее явно закончился. Во дворе было не только тихо, но и пусто.

– Там. – Алка мотнула головой.

Я сориентировалась, прислушалась и с ускорением пошла в указанном направлении.

Все были за воротами, на дороге. Реально все: даже пропустившие первый акт папуля, Денис и Зяма. А вот Лисуня, бородач и их подруга блистали своим отсутствием.

Я встала на цыпочки, глянула поверх голов столпившихся у дороги временных обитателей гостевого дома и увидела, что они провожают печальными взглядами отъезжающий кортеж. Первой катила «Скорая», за ней верным хвостиком – машина, на которой прибыли питерские.

– Лисуню повезли, – объяснила мне Алка.

– Как она? – спросила я.

– Как ты? – меня заметил Кулебякин.

Его вопрос был, бесспорно, важнее.

– Нормально, – я непроизвольно потерла плечо – ушиблась, когда свалилась. – Только испугалась. Боюсь змеюк, ничего не могу с собой поделать.

– Змеюки тут при чем? Или это ты так Лисуню определяешь? – К нам присоединилась мамуля.

– Да, милой дамой эту особу не назовешь. – Семейную группу пополнил папуля.

– Фу, как нехорошо, женщина при смерти, а вы о ней плохое говорите! – пристыдила нас бабуля.

– А, так она еще живая? – Я приятно удивилась. – Думала, гадюки смертельно ядовиты, цапнет – и все, поминай, как звали.

– Стоп. – Денис внимательно посмотрел на меня, и я отметила, что выражение его лица неуловимо изменилось: включился режим опера. – Повторю уже прозвучавший вопрос: при чем тут гадюка?

– А разве это не она ее? Там, в душевой? – Я качнула головой, указывая на место действия.

– В душевой была гадюка?! – шокировалась Трошкина.

– Я видела, как она выползла, – передернулась я.