Летние сумерки (сборник)
Шрифт:
Около леса строился редактор какого-то еженедельника, мужчина моего возраста. Приветливый, веселый, он всегда встречал нас как закадычных приятелей: угощал чаем, включал магнитофон «для хорошего настроения» и доверительно сообщал, что дача ему нужна как воздух, что на ней будет собирать друзей.
— Я, видите ли, компанейский человек и люблю общество, — говорил он. — У меня много знакомых, но в городе, сами понимаете, по-настоящему не покутишь. А здесь есть где порезвиться… Делай что хочешь, хоть стой на голове… И никто за тобой не следит, и разговоры не подслушивает.
Часто по воскресеньям на электричке приезжали жены наших друзей, а к неженатым — приятельницы.
Только жена брата ни разу не появилась на участке. Еще зимой, когда брат заикнулся про дачу, она сказала, что всю юность прожила за городом и у нее аллергия на всякую загородную жизнь. Забегая вперед, скажу — свое принципиальное неучастие в строительстве она все же нарушила когда мы наполовину собрали дом; она решила «нанести визит вежливости», но внезапно влюбилась в участок и с таким горением взялась его обустраивать, что брат испугался и мне шепнул:
— Как бы она не забросила свою основную работу. Она очень увлекающийся человек.
В полдень мы всей командой отправлялись купаться на водохранилище. С погодой нам повезло — за весь июнь не было ни одной капли дождя. За июнь мы полностью сложили стены дома и сколотили каркас мансарды, и за этот месяц все похудели, загорели, выглядели поджарыми, помолодевшими, хотя и вступили в ряды бородатых и длинноволосых. Работа на свежем воздухе, под жгучим солнцем, стала для нас лучшим отдыхом. Мы излечились от всяких радикулитов, бронхитов, головных болей и грустных мыслей. Ясное дело, наши тела покрылись ссадинами, порезами, синяками, поскольку мы не очень-то заботились о мерах предосторожности, но все эти шрамы женщины рассматривали как ордена и их восхищенные взгляды были лучшим вознаграждением за наши, можно сказать, добровольные страдания.
Теперь, возвращаясь в город, мы проезжали мимо деревень, в которых на табуретах продавались цветы — вдоль дороги устраивались настоящие выставки — машины катили словно в оранжереях, среди всевозможных ароматов.
В июле занялись вторым этажом — мы торопились навесить крышу, опасались капризов погоды, но дни по-прежнему стояли абсолютно безоблачные и жаркие. Вообще лето было как по заказу. Только однажды, и именно в тот момент, когда мы прибили на крыше последний лист шифера, послышались отголоски грома и, словно для проверки нашей работы, сверху рухнул короткий ливень.
Крыша придала полноту и целостность всему строению, она как бы венчала наш трехмесячный труд. Теперь все чаще мы откладывали работу, отходили от участка на некоторое расстояние и с гордостью рассматривали свое творение — это было зрелище, способное взволновать любого — во всяком случае, у подружек наших приятелей оно вызывало священный трепет.
Иногда я думал, что дачи — своего рода игрушки взрослых людей, что с годами человек, достигая определенного возрастного пика, идет назад — как бы живет в зеркальном отражении прошлого — в пятьдесят лет ощущает прилив сил
Теперь каждый раз, возвращаясь в город, меня угнетали стены холостяцкой квартиры — я чувствовал себя страдальцем, замурованным в железобетонную коробку, — какие-то невидимые силы тянули в лесной поселок, в дом, наполненный солнцем, сверкающий широкими окнами, пахнущий стружкой и смолой. Случалось, звонил кто-нибудь из приятелей и спрашивал: «Куда пропал?». Я начинал подробно рассказывать, но приятель перебивал:
— Участок, дача, — это звучит слишком респектабельно, это не для тебя. На кой черт тебе эта дача?! Сколько ты собираешься жить?! Время ведь безжалостно. И вообще, что за собственнические интересы?! Вот так многие — начинают жить с думой обо всем человечестве, а заканчивают дачами, «Жигулями»!
Я оправдывал свое грехопадение, объяснял, что люблю строить, что-то делать руками, хочу проверить себя, доказать, что могу…
— С дачами одна морока, — не унимался приятель. — Кончится работа, начнется ремонт. Известное дело — отец строит, сын живет, внук ремонтирует. Но тебе-то и жить там не придется — ухлопаешь на нее последние годы, а ремонтировать некому, ведь ни у тебя, ни у брата нет наследников.
— Мне главное — построить, — стойко повторял я, прекрасно понимая, что мой довод неубедителен.
До конца июля мы настелили полы, сколотили внутренние перегородки и лестницу на второй этаж. Потом снаружи стены пропитали олифой, сделали крыльцо и во входную дверь вставили замок. Дом был готов, и выглядел не просто красиво, а потрясающе, неким совершенством, хотя это слово звучит неуместно — это уж я хватил чересчур. С другой стороны — почему чересчур?! Ведь совершенные вещи существуют в глазах зрителей, а в моих глазах наш дом именно таким и был. И главное, он как-то гармонично вписывался в участок. Я даже подумал, что существует какое-то притяжение строения к местности. Потом мне пришло в голову, что вообще все вещи притягиваются или отталкиваются друг от друга. Я вдруг увидел свой рабочий стол с настольной лампой, пишущей машинкой, стопкой бумаги, карандашами, точилкой, пепельницей, зажигалкой — все предметы не просто связывало их предназначение, они как-то слаженно дополняли друг друга. На минуту меня потянуло в тот обжитой закуток, но тут же этот порыв сам по себе угас — моя жизнь уже сузилась до дачного участка и доски, штыри, пакля были для меня гораздо важнее всякой писанины.
На новоселье один из друзей притащил разборный стол, другой — табуретки, третий — раскладушку и матрац, четвертый — посуду; мы с братом перенесли из сарая мебель — обе тахты и стулья, и дом принял вполне обжитой вид. О сложной комбинации запахов внутри дома не говорю — в нем стоял особый древесный дух. Всю ночь мы сидели под керосиновой лампой и произносили тосты в собственную честь и, понятно, словесных красот не жалели.
Ну а за август сделали хозблок, туалет и душ — это уже для нас, закаленных, было разминкой, хотя порой работали до темноты, пока виднелась шляпка гвоздя. Таким образом, дом мы построили, участок более-менее освоили, но странное дело — после этого и для меня и для брата загородная обитель потеряла всякий интерес; цель была достигнута, впечатлений получено предостаточно, все запахи какие можно — впитали, душа требовала успокоения. Брат заявил: