Летний сад
Шрифт:
– Бубу-бубу-бу-бу-бу! – в исполнении Домового даже немудреная колыбельная классика звучала как «смерть меломанам».
Кирилл поднял голову. Противостоящее солнце слепило глаза до слез, и даже низкий свод зеленого грота их нисколько не защищал. Видимая узнаваемость Вадима растворилась в подвижном и струящемся золоте солнечных лучей, на чьем фоне его фигура трансформировалась в черный силуэт, увенчанный стрельчатым готическим нимбом, свечение которого и было нестерпимым.
Кирилл плотно смежил веки. Его внутреннее зрение без труда распознало знакомые виды перемещения: мириады крохотных фосфоресцирующих звезд-огоньков, рассыпающихся и уносящихся в абсолютную густую темноту; вязкое сопротивление встречного эфира, указывающее на происходящее движение; ставшее привычным ощущение невесомости собственного тела.
Внезапно возникли мир и свет, лишенные предметной наполненности, четких контуров и красок. Неясный гул, слитый из огромного количества механических шумов и звуков, полностью блокировал слух, и только тело, продолжавшее ощущать свою невесомость, указывало на продолжение процесса перемещения.
Резкая вспышка ярчайшего белого цвета и медленное, словно специально заторможенное, сравнение – огонь – возникли одновременно и полностью переключили внимание Кирилла на внешние процессы. Огонь становился менее ярким, на глазах превращаясь в шелковое, радужно переливающееся полотнище, заполняющее собой все видимое пространство. Но и это видение просуществовало недолго. Яркие цветовые растяжки стали сливаться в насыщенные краски существующей реальности, в бесчисленные, хаотически движущиеся цветные пятна, которые вскоре стали обретать узнаваемые формы. В постепенно сложившемся пазле Кирилл увидел перед собой залитый солнечным светом немощеный дворик провинциального городка. Юноша осмотрелся.
Он стоял у раскрытого слухового окошка на чердаке трех– или четырехэтажного дома, и летнее солнце, проникающее через оконный проем, освещало сохнущее на веревках белье. И справа, и слева от Кирилла уходили в окна чердачного помещения шпалеры белоснежных простыней. Он посмотрел на лежащий внизу дворик. Свежая зелень лип, бешено промчавшаяся наискосок двора кошка. И… Ни единого звука. Как в немом кино – только пленка цветная, да полное отсутствие публики, фоно, тапера и экранных титров. Распахнувшаяся, окрашенная зеленой краской дверь домового подъезда привлекла его внимание. Показалась широкая спина человека в черной, перетянутой кожаными ремнями форме, и буквально через мгновение он увидел, как двое светловолосых крепышей выводят в залитый солнцем дворик Дим-Вадима. Иволгин с понурой головой и заведенными за спину руками покорно следует за конвоирами.
Ботинки на толстой подошве, трикотажные гетры и суконные штаны до колен – странный наряд – привлекли внимание Кирилла. Отсюда, с высоты чердака, невозможно рассмотреть выражение лица, но темные пятна – это, несомненно, следы побоев. К группе вышедших подъезжает камуфлированный смешной автомобиль, в котором Кирилл узнает знаменитый армейский вариант первого «Фольксвагена», а дальше…
Внезапно один из крепышей странно вскидывает руки и снопом валится на пятнистый, круто обрезанный автомобильный капот. И тут же, сначала чуть слышно, но с каждым мгновением нарастая все более и более, в этот странный мир солнечного провинциального дня, костюмированного Домового и клонированных эсэсовцев врываются звуки. Уши закладывает от близких снарядных разрывов, минного воя, сухого стрекота автоматных очередей. Вот водитель смешного автомобильчика ткнулся высоким арийским лбом в пластмассовую баранку руля, и визгливая нота клаксона добавилась к звукам невидимого боя.
Вот уцелевший эсэсманн, не успевший добежать до спасительного дровяного штабеля, валится на охристую бархатистую землю двора, и желтые фонтанчики рикошетов отмечают пустую работу невидимого Кириллу ствола.
Он видит, как некто, одетый как Домовой, перекинул за спину диковинный автомат с горизонтальной планкой магазина и помогает Вадиму освободить связанные руки. По их широко раскрывающимся ртам, нервным и торопливым движениям Кирилл понимает – они спешат, но куда, зачем, о чем перекрикиваются между собой эти двое – это остается неизвестным. Все покрывает шум ближнего боя. Наконец Иволгин свободен, растирает затекшие запястья и поднимает счастливо улыбающееся лицо к солнцу. Но залетная очередь вспарывает пиджак на освободителе Вадима, вырывая куски ткани и окровавленной ваты, и обладатель странного автомата кулем оседает у ног Домового.
Лицо Вадима искажается гневной гримасой, он суетливо озирается и, сняв с завалившегося на капот убитого эсэсовца автомат, начинает длинными очередями строчить, выкрикивая нечто, по-прежнему неслышное, Кириллу в этой разнокалиберной какофонии. В тяжелом, подпрыгивающем и неуклюжем беге продолжающего строчить из автомата друга Кирилл внезапно обнаруживает сходство со знаменитыми бондарчуковскими кадрами, когда сам маэстро в роли Безухова мечется по полю брани с замковым пистолетом в руке…
И Кириллу становится спокойно. Он закрывает глаза, лицо приятно холодит свежий поток воздуха. Это ощущение – предупреждение, сигнал, знак. И он это не столько знает, сколько чувствует. Кирилл мысленно собирается и, готовый ничему не удивляться, поднимает веки.
Они стоят лицом к лицу, Марков и Невский.
– Кирилл, ты знаешь этого человека?
– Да.
– Если сможешь, там, в вашем времени, огради его от участия в поисках, обещаешь?
– Ты уже говоришь «в вашем»?
– Сейчас речь идет не обо мне, а о твоем знакомом.
– Ему грозит опасность?
– Нет, только испытания, которых он не заслужил.
– Вадима бывает порой очень сложно вести и контролировать, он по-своему непростой и упрямый человек. Я не совсем уверен, что найду возможности и силы удержать его. Женька, со мной сейчас происходят странные вещи. Я стал другим, абсолютно другим человеком. Во всем, в каждой мелочи, в каждом ощущении я чувствую новизну и необычность, даже тело будто заново привыкает к своему существованию. Но самое удивительное – это знание, что пока не окончатся эти изменения, мне придется избегать и сторониться общения с людьми. Дурацкое получилось объяснение, но другого нет. И если с Иволгиным у меня ничего не получится, то, сам понимаешь…
– Прошу тебя, постарайся…
– …Постарайся, очень тебя прошу! – просил, почти умолял Домовой. – Сейчас для всех нас самое главное – понять, что все происходящее вокруг нас не является частным случаем конца света. Человеку свойственно ошибаться и заблуждаться, таков он от природы и в силу своих природных особенностей другим никогда не будет. Именно этим он выше всего остального.
Начало пламенного пассажа Кирилл не слышал. Но, судя по виду оратора, по его алеющим щекам и горящему взору, Домовой о чем-то его очень просил.
– Я же прекрасно понимаю, ты не пойдешь к своим, – страдальческая гримаска Вадима подсказала какую-то мысль. Что-то смутно связанное с визитами матери, грустными разговорами Курилова и не удивившем Кирилла внезапностью посещением друга. Но сосредоточиваться на этом, думать об этом продолжительное время не было ни малейшего желания. – А не пойдешь к своим, куда же ты пойдешь? Подумай, Кира! Двухкомнатная квартира и мы с Верочкой в качестве соседей – далеко не худший вариант. И что самое важное: ни нас, ни тебя никто не будет беспокоить. Мои после Натальиного финта с Англией отреклись от меня и внучки, собрали пожитки и переместились к тетке Станиславе навсегда. – Домовой осекся, встретив пристальный, тяжелый и немигающий взгляд Кирилла. – По крайней мере, так мне сказал отец. Так что, согласен?
– Я правильно понял, ты приглашаешь меня к себе жить?
– Ну да! Прямо отсюда ты приедешь ко мне и живи сколько угодно, пока все не образуется!
Кирилл задумался:
– Вадим, я не уверен еще окончательно, но мне кажется, что я сильно изменился. Стал совсем другим человеком, которого ты не знаешь, и неизвестно, сможешь ли ты принять меня такого, каким я стал.
– И это все?!
– Разве этого недостаточно?
– Кирилл! – на секунду даже показалось, что жизни Домового угрожает опасность от переполняющих его чувств. – Неужели ты такого невысокого мнения обо мне? Я ведь прекрасно понимаю, каким тяжелым для тебя стал этот год. Я много думал и думаю про тебя. Столько перенести, столько выдержать. Ты… Ты… – от волнения Иволгин не находил слов и достаточного количества превосходных степеней. – Ты – настоящий герой! Мы все: Костик, Кисс, другие ребята, все гордимся тобой!